Михаил Деревьев - Невольные каменщики. Белая рабыня

Впрочем, я забегаю вперед. Причем далеко. У меня до сих пор нет собственного дома, хотя эта тема выросла в полный рост уже тоща. Однажды, поупражнявшись, по своему обыкновению, в уклончивых построениях, Иветта наконец сказала мне:

— Она хочет, чтобы ты снял квартиру. Она говорит: не могу же я приезжать к нему в эту его общагу.

Эта точная цитата произвела на меня оглушительное действие. Моя жизнь, стало быть, резко меняется, понял я. За четыре года, проведенных в этой многокомнатной клоаке, я порос местными мхами, обрел питательные слои в местной тине, нужно было вырвать себя с корнем из безумной и унылой родины. Интересно, что я ни секунды не колебался.

Для того чтобы снять квартиру, нужны деньги. Стипендия — 38 с полтиной плюс ежемесячный перевод из дому — 50 рублей. Бюджет мой был скуден, но я с ним сжился и умудрялся, как это описано выше, позволять себе маленькие радости. Но даже если я откажу себе во всем, буду есть через день — на квартиру, даже самую захудалую, не хватит. Помог Дубровский, они с Жевакиным охраняли по ночам какую-то стройку в районе Савеловского вокзала: через двое суток на третьи, сто рублей в месяц. Вагончик с обогревателем, настольная лампа. Ничем не хуже классической кочегарки или дворницкой, этих пор русской жизни, в которых гнездилась нонконформистская интеллигенция застоя.

Кстати, устроиться было не так-то просто, пришлось мне пойти на какую-то запутанную махинацию с выписками из трудовой книжки. Наконец устроился. Но аванс только через две недели, а действия от меня требовались немедленные. Пришлось продать пару книжек, причем тех, которыми я весьма дорожил. Три булгаковских романа в питерском издании с гнусным предисловием Симонова. Я легко нашел покупателя — один младшекурсник, азербайджанец, легко выложил требуемые шестьдесят рублей. Говорил он на языке оригинала плохо, перепродать книжку по более высокой цене вряд ли представлялось возможным, мне была неясна цель его покупки. Зайдя в его комнату, где он в силу своих особых отношений с комендантом проживал единолично, я понял, в чем дело. Мой Булгаков вместе с ковром и иностранным магнитофоном будет свидетельствовать, что хозяин не только по-восточному богат, но одновременно и по-европейски образован. Сердце мое разочарованно заныло, когда я увидел, что родную зеленоватую с черным обложку тискают пухлые пальцы нового владельца. Хотя, если вдуматься, что может быть завиднее такой писательской судьбы: тебя ценят даже те, кто никогда не прочтет.

Об этом я думал тогда, сейчас я больше занят вычислением современного эквивалента тогдашней цены этой книги (60 руб.). Получается никак не меньше шести тысяч. Заплатил бы я сейчас свою месячную зарплату за какую бы то ни было книгу?

У нас любили свести в разговоре поэта с книгопродавцом, потом с фининспектором, много истерзано бумаги по этому поводу, но мне кажется, что самая глубокая страница о взаимоотношениях двух печатных родственников — книжного слова и денежного знака — черна на века. Что-то вроде неразборчивого в средствах черновика.

Потом когда-нибудь прорежу это нагромождение каламбуров.

Когда у меня собралось сто рублей, я взял рекламное приложение к «Вечерке», нашел раздел «сниму» и начал обзванивать авторов объявлений с просьбой поделиться неподходящими вариантами. Оказалось, что таких умников, как я, хватает. На один деловой звонок сорок просителей, объяснил мне усталый женский голос. Что ж, сказал я себе, поедем в Банный переулок. Там я выяснил много интересных вещей. Например, если все в один голос утверждают, что однокомнатная квартира с телефоном стоит восемьдесят рублей в месяц, это совершенно не значит, что тебе удастся ее за эти деньга снять. Потолкавшись в редкой подозрительной толпе, я получил несколько предложений. От койки за ширмочкой за двадцатку плюс обязанность развлекать разговорами заранее несимпатичную старушку — до четырехкомнатных апартаментов за две с половиной сотни, причем с выплатой за полгода вперед. Таков разброс. Две или три золотые рыбки прямо у меня под носом ушли в чужие сачки, приветливо играя плавниками. Я плюнул и уехал. Стал обзванивать знакомых: «Всегда лучше сдать своим, хоть какая-то гарантия…» — лопотал я, сам не веря в силу своих слов.

Вечером у Тарасиков. Пили «Виорику». Вели с Иветтой обычный наш разговор. Она в сотый раз объясняла, из какой семьи Даша, что я должен влезать в это дело с открытыми глазами, всегда лучше найти человека из своего круга. Особенно пикантно звучал этот совет в ее устах.

Я говорил, что в виду все это имею, более того, наличие столь рельефных препятствий к осуществлению моего счастья отнюдь не подогревает моего энтузиазма. Этим я отличаюсь от большинства мужчин. Если мне что-то дается слишком трудно, значит, мне это не нужно. Вот, например, эта квартира. Все пороги оббиты, все меры приняты, даже жертвы кое-какие принесены, а результатов никаких. Это сигнал — отступись.

Тарасик, только в силу своего хохляцкого флегматизма сносивший лютое однообразие моих визитов, допив вино, молча вытащил из-под моею локтя номер уже испытанного мною рекламного приложения. Ну-ну, злорадно подумал я. Тарасик, не торопясь, разровнял тяжелой ладонью газетный лист, придвинул к себе черный аппарат и медленно, придавая значение каждой цифре, набрал номер и тут же получил два питательных адреса. Еще через две минуты была назначена моя встреча с человеком, готовым сдать мне самую настоящую однокомнатную квартиру за 75 рублей в месяц хоть с завтрашнего дня.

Тарасик разлил остатки «Виорики».

— Ну что, с тебя бутылка.

Переполняемый смешанными чувствами (радостные превалировали), я побежал вниз по гулкой лестнице. Собственно, в том, что Тарасику легко удалось представлявшееся мне невозможным, не было ничего странного. Например, когда ему были нужны деньги, он шел на почту, покупал лотерейный билет ближайшего розыгрыша и спокойно занимал сотню-другую под выигрыш. И никогда не бывал обманут. Происходило еще много прочего в том же роде. Взять хотя бы ту же самую его женитьбу.

В железной конуре, которую мне предстояло делить во времени с Дубровским и Жевакиным, помимо всех прочих радостей, оказался телефон. Он, видимо, был часто бит в прошлом, он был густо оплетен клейкой лентой, отчего напоминал лапоть. Многочисленные побои испортили и его характер, он норовил влезть в разговор со своим нытьем или саркастическим скрипом.

Осмотревшись, смахнув с кривого железного стола электротехнический и пищевой мусор, я воспользовался «лаптем». Мне показалось, что Дашу развеселит звонок с одной из самых глубоких точек социального дна. Интересно, что само мое стремление каким-то образом зарабатывать деньги она горячо одобрила. Даша с любопытством слушала про стены, заклеенные культуристами и соблазнительными девицами, про зверскую смесь табака, пота и олифы, служившую здесь запахом, про кучу сваленных в углу телогреек, про темноту в зарешеченном окне.