Михаил Деревьев - Невольные каменщики. Белая рабыня

Деревьев накануне этого безрадостного тридцатилетия набил наконец казавшееся бездонным «Чрево» словесной мякиной и был поэтому полон приятных предвкушений и новых планов. Он с радостью кинулся бы в объятия новой дружбы, но режиссер с драгоценной трубкой почему-то отодвинул день свидания на месяц от дня знакомства. Деревьев решил терпеливо подождать, тем более что Модест Матвеевич пару раз звонил ему домой и в самых деликатных выражениях подтверждал свою крайнюю заинтересованность во встрече. Веди Деревьев насыщенную светскую жизнь, его знакомство кануло бы, как некий казус, в ее пестром потоке, но Деревьев такой жизни не вел. Хотя и надеялся попробовать с деньгами Нечитайлы. По договору через две недели после представления рукописи «Империал» должен был выплатить оговоренный аванс — пятьдесят тысяч рублей.

Молодой писатель отправился на день рождения к другу, положив на стол издателю законченную рукопись хронофантастического романа «Чрево Сатурна».

Найдя в квартире друга толпу малознакомых и почти совсем незнакомых пьяных людей, Деревьев взял со стола бутылку водки и сел в угол. «Выпью и поеду домой», — решил он. Уже дважды проблевавшийся хозяин покачивался в единственном кресле и силился слипающимися глазами рассмотреть, что же, собственно, происходит в его жилище. Деревьев отхлебнул из горла тепловатой водки и потянулся за куском колбасы. И услышал:

— Япо-онец!

Белобрысая девица, сидевшая справа от него, перебирая ногами, повернулась к нему и уставилась, почему-то победоносно улыбаясь. Деревьев сразу узнал ее, а когда узнал, тоже попытался улыбнуться.

— Ну что, не рад? — спросила девица, драпируясь во внезапную иронию.

Деревьев сказал, что рад, и в доказательство этого предложил выпить.

— За встречу? — спросила она.

— За встречу.

Очень скоро стало понятно, что скандала, которого он малодушно испугался в первый момент, не будет и что легкая внешняя грубоватость Наташи (так ее звали) скрывает скорее приязнь, чем претензии. Они еще выпили вместе и ушли со дня рождения по-советски, обругав и хозяина, и гостей.

Нельзя сказать, что эта связь его сделала счастливым. Просто место женщины в его жизни было не занято, и он внутренне махнул рукой — если не любимая, то любая. Впрочем, стать табором вблизи себя он ей не позволил. Встречался с ней часто, но только в дневные часы. «Что ты делаешь по ночам?» — спрашивала каждый раз с новым ехидством Наташа. «Работаю», — всегда одинаково просто отвечал он. Ее угнетало полное отсутствие таинственности и кокетства. Она верила, что он не врет. Довольно быстро эта любопытная, болтливая и сексуально безалаберная «розвальня» стала ему надоедать. Первое, чем она его «достала», это воспоминаниями о дне их знакомства. Она, оказывается, помнила до сих пор все его претензии к Японии. Однажды Деревьев взорвался и в самой резкой форме потребовал, чтобы Японию, японцев и все японское в его доме раз и навсегда оставили в покос. «У тебя что, была японка?» — участливо поинтересовалась Наташа. В тот день он ее прогнал. Он прогнал бы ее совсем, если бы она не оказалась полезна в самом неожиданном смысле.

Как уже сказано выше, молодой сочинитель атаковал вершины литературного Олимпа сразу с нескольких направлений. Помимо стихов и рассказов, умерших «в металле» последних советских издательств, помимо хронологической фантасмагории, обещанной богатею Нечитайло, и пьес, призванных поразить воображение Модеста Матвеевича, Деревьев однажды придумал идею необычного мультфильма. В основе простая географическая карта. Лучше всего Европы. Отчетливо нанесены границы. Скажем, в том виде, в котором они были в первом веке нашей эры. Вдруг карта как бы оживает, границы начинают пульсировать, передвигаться. История завертелась. Один год жизни Европы равняется одной секунде. Границы изменяются соответственно новой скорости протекания истории. Империя Карла Великого расползается и лопается в течение каких-нибудь пятнадцати секунд. Тридцатилетняя война сложно пульсирует ровно полминуты. Медленно высыхают арабские завоевания на Пиренеях. Великий исторический процесс становится удивительно и почти неприятно похож на явления биологической жизни. Все видели, как ведут себя цветы, запечатленные соответствующей камерой. Или как выбирается бабочка из своей куколки.

Самым сложным местом замысла был, конечно, текст, которым следовало сопроводить гашение политического котла. Требовалась немыслимая степень лаконичности. Как, например, в две секунды уместить рассказ о геройствах Гарибальди? Ясно, что в этой ситуации лаконизм и серьезность несовместимы. Стать в позу саркастического всезнайства? «Вот напал Наполеон, вот добрался до Москвы, скоро будет изгнан он силою вещей, увы». Или, может быть, посмотреть на все глазами вселенской грусти, а может быть, применить стиль современного бесчеловечного телевизионного дикторства?

Вот этими сомнениями поделился Деревьев с Наташей в минуту алкогольной слабости. Наташа призналась, что когда-то работала на «Союзмультфильме» и что у нее сохранились некоторые, можно даже сказать, огромные связи. Работала она, оказывается, художником-мультипликатором. «И как профессионал тебе могу сказать — идея гениальная»…

Случалось, Нечитайле нужно было попасть в ресторан Дома журналистов. И когда оказывавшийся в Москве издатель просил провести его в закрытый журналистский клуб, Деревьев радовался, что может хоть чем-то отплатить этому щедрому и милому человеку. Нечитайло иногда норовил и заночевать у автора. Это и обременяло, и радовало. С одной стороны, приходилось прилагать массу усилий к тому, чтобы избавить своего хозяина и прочих соседей от общения с разнузданным хамом, каким становился пьяный президент «Империала», с другой стороны, казалось весьма полезным сблизиться и на бытовом уровне со столь ценным человеком. Нечитайло положением писателя злоупотреблял чем дальше, тем больше. И самым трудновыносимым в повторявшейся программе московского гостя была не пьянка, не похабные песни на ночной коммунальной кухне, не утренние походы за пивом (Деревьева походы), а бесконечные рассказы издателя о своей собаке. Год назад он обзавелся породистым пуделем. Разговоры эти особенно раздражали на фоне откладывания решительных шагов в деле издания «Чрева». После двух-трех успокаивающих, но неубедительных фраз на эту тему Нечитайло спешил к своему псу. Способности пса очень развились за время рассказывания о них. Вначале Деревьев немного даже ему симпатизировал, видимо, по инерции благодарности ее хозяину, но постепенно шустрый забавный зверек вырос в его воображении в гигантского волосатого монстра, который нависал над столом, стоило выпить по рюмке. Рассказывал Нечитайло не только длинно, но внутри этой длины еще и медленно, и если это помножить на то обстоятельство, что в жизни пуделя не случалось ровным счетом ничего замечательного (ни чумки, ни энтерита), нетрудно представить себе, какими веселыми для писателя выдавались эти вечера.