Юрий Тубольцев - Катон

Так Цезарь развязал беспримерную войну с Галлией, продолжавшуюся десять лет, в которой, как он похвалялся, было убито более миллиона галлов и столько же обращено в рабство.

Чувствуя призвание к военному делу, терзаемый неуемным честолюбием Цезарь всегда завидовал Александру Македонскому, поскольку тот, будучи ца-рем, мог вести войну по собственному произволу. Цезарь всегда мечтал получить армию, а в последние годы - особенно, потому что легионы стали не только средством для завоевания славы, но и фактором внутренней политики. Когда-то он сказал, что скорее предпочел бы быть первым в заброшенной альпийской деревушке, чем вторым в Риме. А чтобы бороться за первенство в Риме, ему следовало сначала сравняться в силе и авторитете с Помпеем, для чего тоже была необходима военная слава и преданная армия. Таким образом, и субъективные, и объективные факторы судьбы Цезаря толкали его к войне. Поэтому, когда он получил в управление Галлию, оставалось лишь найти повод для конфликта. Такому интригану как Цезарь это не составило труда, и сотне тысяч гельветов довелось стать первым кирпичиком в пьедестале его полководческой славы. Однако римляне когда-то были очень щепетильны в вопросах справедливости, которая так въелась в их нрав, что даже в век цинизма и лицемерия у них все еще проявлялись рецидивы этой неудобной болезни. Поэтому Цезарь старался втиснуть свои агрессивные замыслы в существовавшие рамки закона и морали. В частности, в вопросе с гельветами он, желая задействовать патриотические чувства соотечественников, подчеркивал, что уничтоженная им часть галльской колонны состояла из представителей именно того рода, который когда-то ранее нанес поражение римлянам. Акцентируя внимание на акте возмездия, он затушевывал сам факт незаконного нападения. В ходе завоевательной кампании Цезарь регулярно писал подробные отчеты в сенат, где скрупулезно и изобретательно объяснял, как его обидели те или иные галльские деревни и села, и почему он вынужден был пройти огнем и мечом чуть ли не по всей Европе. Потом ему пришло в голову создать на основе этих донесений развернутые мемуары, чтобы у возможно большего числа сограждан сформировать благоприятное представление о своей деятельности. С аналогичной целью Цицерон прославлял собственное консульство во многих литературных произведениях. Правда, если Цицерон увековечивал свои деяния в стихах и прозе на латинском языке и греческом, то Цезарь оказался скромнее и ограничился латинской прозой, однако при этом достиг большего эффекта, так как за счет подчеркнутой документальности повествования придал ему видимость дос-товерности и объективности. Даже о себе он писал в третьем лице.

Сборы Катона в дальний путь были одновременно и очень простыми, и сложными. Простыми, поскольку вся его экспедиция состояла из трех человек, и сложными, потому что он не представлял, как и за счет чего можно решить стоящую перед ним задачу, и, следовательно, не знал, с каким оснащением ему ехать на Кипр. О том же, чтобы не выполнить поручение, не могло быть и речи. Едва только собрание утвердило миссию Катона, он стал относиться к ней не как к коварной проделке Клодия, а как к государственному делу. Друзья предлагали ему деньги, советы и личную помощь. От денег он, как обычно, отказался, в советах не нашел плодотворной идеи, а вот дружеские услуги принял, и с ним в путешествие отправились всегдашний его спутник Мунаций, слывший специалистом по Востоку Канидий и еще несколько человек из его ближайшего окружения.

Составляя свой закон, Клодий забыл, что Кипр находится вне пределов Италии, и не предусмотрел денег на дорогу. Поэтому Катону пришлось снаряжать корабль за собственный счет, однако в сравнении с другими неприятностями это было мелочью. Выйдя в море, Марк велел держать путь не на Кипр, а на Родос. Этот большой греческий остров находился на перекрестке морских дорог и, следовательно, являлся одним из главных информационных центров Восточного Средиземноморья. Там Катон намеревался собрать сведения о Кипре и его царе, чтобы на их основе выработать план дальнейших действий. Ехать сразу на место назначения не имело смысла, так как, однажды отказав Риму в подчинении, Птолемей, несомненно, дал бы отрицательный ответ и Катону.

Избирая Родос своим местопребыванием, Марк также имел в виду, что там находится крупнейшая стоическая школа Посидония и, кроме того, преподает знаменитый ритор, учитель Цицерона Молон. Он хотел использовать вынужденное удаление из Рима, для того чтобы отдохнуть от шума и злобы форума и насытить оскудевшую в неблагодарных политических трудах душу философской мудростью.

Уже в пути он попытался воспользоваться предоставившейся ему возмож-ностью и насладиться прелестями путешествия. Однако ни мирный плеск искря-щихся струй под веслами, ни голубая даль, ни вид живописных берегов не радовали его, как то бывало прежде. Никакие заморские красоты и просторы не могли восполнить ему чувства утраты Родины и дать жизнь лишившейся корней душе, как не могут прижиться чужие цветы на высохшем дереве.

Многие годы он день за днем терял свое Отечество и свой народ, которые вопреки его усилиям на глазах трансформировались в собственный антипод, и теперь физическое расстояние, отделившее его от Рима, позволило ему разом увидеть и ощутить долго копившиеся изменения. Он и впрямь чувствовал себя вырванным из плодородной почвы деревом, брошенным теперь под палящий зной чужеземья. Заведомо невыполнимое задание, с грузом которого его выпроводили из Италии, воспринималось им как отражение безысходности и бесперспективности всего происходящего вокруг. Такое сведение личных проблем с общими в единый тупик делало для него картину мира законченной и непроницаемо-черной. Потому роскошные виды благоухающего весенней зеленью побережья радовали его не больше, чем цветы на могиле - замурованного в ней мертвеца.

Когда же Катон прибыл на Родос и услышал греческих философов и риторов, это произвело на него впечатление, подобное тому, какое вызывают навязчивые пьяные голоса за стеною глубокой ночью. Он увидел людей, которым слова заменили жизнь, мудрецов, потративших разум на создание призрачной оболочки софизмов, чтобы отгородиться ею от реальности. Правда, римское влияние все же сказывалось и здесь, потому лучшие умы эллинистической цивилизации пытались как-то увязать свои идеи с практикой, но, давно утратив республиканские традиции, они не могли измыслить ничего иного, кроме пресловутой монархии, и бредили о мифическом добром царе, который, перешагнув через общественные законы, вдруг станет исчадием достоинств. Посидоний, например, расхваливал Катону Помпея и рисовал картину всеобщего покоя и благоденствия у ног подобного правителя. Марк пытался отрезвить впавшего в мечтательность патриарха рассказом о последних деяниях Помпея в содружестве с Цезарем, но безуспешно.