Юрий Тубольцев - Катон

Так продолжалось много месяцев. Едва консул Гай Марцелл и оптиматы вплотную подступали к делу Цезаря, как перед ними вырастала ледяная стена пассивного протеста Павла; только им удавалось растопить ее в горячих баталиях, как на них в стиле парфянской конницы совершал наскок Курион, вздорными законопроектами отвлекая всеобщее внимание и уводя сенат с главного пути в чащу неразрешимых проблем.

А Цицерон все умилялся принципиальностью юного дарования и в письмах из Киликии сладко советовал Куриону и дальше идти своей дорогой, не поддаваясь дурным влияниям. "Желаю, чтобы этот трибунат принес тебе вечную славу", - писал он, и его пожелание сбылось: трибунат действительно принес Куриону вечную славу, но какую! Мастер едкой насмешки создал самый яркий образец сарказма, когда совсем этого не хотел. Впрочем, Цицерон был далеко от места событий, что в какой-то степени его оправдывает, а в самом Риме многие уже догадались, кто дергает за веревочку эту крикливую куклу и чего от нее добивается. "Если на Куриона будут давить всеми способами, Цезарь защитит в его лице того, кто наложит запрет, если же, - а, кажется, это так - испугаются, Цезарь останется доколе ему будет выгодно", - писал тогдашний эдил Марк Целий Руф, ученик Цицерона, талантливый молодой человек со страшной судьбою, впрочем, не более страшной, чем судьба Куриона и судьбы почти всех участников тех событий.

Таким образом, уже тогда сенаторы предвидели то, что произошло через год, уже тою весною они относились к Куриону как к провокатору, стремящемуся вызвать их на противоправные действия и дать повод Цезарю к вооруженному вторжению в Италию якобы для защиты прав народного трибуна от произвола знати. Но если не препятствовать Куриону из желания избежать конфликта, то вопрос о Галлии останется нерешенным до конца года, а это будет означать, что Цезарь сохранит власть над войском. А зачем войско, как не для войны? Все больше римлян понимало, что Цезарь готовится к войне, а споры о консулате для него всего лишь прикрытие. Боевые действия в Галлии только-только завершились, Цезарево войско еще не оправилось от тяжелейших битв и большей частью оставалось за Альпами. Цезарь пока не мог воевать, но его боеспособность росла с каждым месяцем, отсюда становилось понятным его стремление выиграть время. Об однозначности Цезаревой цели свидетельствовал и эпизод с отзывом двух легионов.

Несмотря на неорганизованность парфян, угроза большой войны на Востоке продолжала существовать. Поэтому сенат постановил, чтобы оба проконсула, обладающие большими армиями, Цезарь и Помпей, выделили по одному легиону для пополнения сирийского корпуса. Цезарь безропотно выполнил это требование, может быть, усматривая в нем ответную провокацию сената. Однако ему пришлось расстаться не с одним, а с двумя легионами, так как Помпей заявил, что выделяет для Сирии тот легион, который он прежде дал взаймы Цезарю, впрочем, никакого другого легиона у него под руками и не было. При всем том, покоритель Галлии с присущей ему изворотливостью сумел извлечь выгоду даже из этого события. Отпуская солдат, он дал им столько денег, что те, придя в Италию, заразили римское войско славой о Цезаревой щедрости. А легаты разыграли перед Помпеем целый спектакль с целью дезинформации. Они смачно, по-солдатски расписывали ему ужасы Цезарева командования, непомерные тяготы войны, утверждали, будто галльские легионы измотаны, а солдаты ненавидят Цезаря и мечтают о Помпее. Великого эти грубые слова ласкали лучше любовного лепета молодой жены, а потому он охотно уверовал во все услышанное. Так Цезарю удалось настолько усыпить бдительность соперника, что тот отказался от первоначального намерения формировать войско для Италии. Сенат не был столь благодушен, а потому задержал отправку Цезаревых легионов в Азию и разместил их поблизости от беззащитного Рима, правда, не зная в точности, в качестве оплота столицы или в роли троянского коня.

Если бы Цезарь думал о консулате, а не о войне, ему не потребовалось бы вводить Помпея в заблуждение в вопросе силы и морального настроя своего войска. В данном же случае отчетливо прослеживается намерение галльского проконсула застать Рим врасплох именно в военном отношении.

Неотвратимость войны все более осознавали и в сенате. Римские сановники уже перестали смотреть на Катона, восемь лет твердившего, что Цезарь для них страшнее галлов, как на чудака, и начали сильнее жаться к Великому Помпею. Однако тот с высоты своего величия никак не мог рассмотреть, с кем это ему предстоит сражаться. "Кто такой Цезарь? - удивлялся Помпей. - Мальчишка, которого я за уши вытащил из грязи и посадил в курульное кресло, чтобы он узаконил мои распоряжения по Востоку! Я его создал, я же его и уничтожу, если он забыл свое место!"

Весною Помпей, путешествуя по Италии, серьезно заболел, а когда выздоровел, власти Неаполя, где он находился, устроили празднество по случаю столь счастливого для государства события. Общины соседних городов смекнули, что неаполитанцы, обойдя их в лести влиятельному лицу, могут выиграть и в награде за свое усердие, а потому справили собственные торжества. С этих соседей взяли пример их соседи, и таким образом по всей стране цепной реакцией разнесся шквал празднеств. Когда Помпей возвращался в Рим, на всем пути следования его приветствовали ликующие италийцы, будто встречали победителя в большой войне, присоединившего к государственным землям, как минимум, Луну и Солнце, а столь любимые этим могучим патриархом девушки осыпали его цветами. Забыв, в какое время он живет, Помпей принял всерьез и торжества, и цветы, и даже девушек. "Посмотрите, - говорил он сенаторам, широким жестом указывая на просторы Италии, - как любят меня наши люди! А вы мне грозите каким-то Цезарем с его задрипанными легионами! Да стоит мне только топнуть ногою в любом месте Италии, как тут же из-под земли появится и пешее, и конное войско!" С этими словами Помпей окончательно почил в праздности, тем более что два легиона, как он считал, у него уже есть.

Тем временем Курион, громко выкрикивая лозунги, ходил по городу в сопровождении толпы восхищенных зрителей, продолжая спектакль одного актера, одной куклы и множества статистов. Он в равной мере бранил и Помпея, и Цезаря, срывая аплодисменты своей независимости и свободе суждений, однако его нападки походили на стрелы без наконечников: летят - свистят, да никого не разят. Этим шумом Курион создавал у незадачливых горожан впечатление, будто Цезарь и Помпей в одинаковой степени ответственны за происходящее. Приучив плебс к мысли, что все зло исходит от них обоих, он подкинул идею об одновременном лишении власти и того, и другого. Народу понравилась перспектива оказаться столь могущественной силой, чтобы одним махом низложить и Цезаря, и Помпея. Курион взмыл на вершину своей популярности, а также - богатства. Со всех сторон ему кричали: "Браво! Бис!" И он, в самом деле, решил бисировать, а в качестве ударной темы с душераздирающей экспрессией зачитал в сенате законопроект, предлагающий одновременно прервать империй галльского и испанского проконсулов.