Юрий Тубольцев - Катон

"А Помпей-то здесь причем? - удивились сенаторы. - Если у Цезаря закончился срок проконсульства, которое, между прочим, он и получил неконституционным путем, то почему от власти должен отказываться Помпей? А может быть, лишить командования заодно и Бибула с Цицероном?"

Помпей в ответном слове сказал, что всякую должность он получал от других прежде, чем успевал пожелать ее сам, и слагал с себя раньше, чем о том успевали подумать другие.

- Так же было и в этот раз, - говорил он, - я не добивался третьего консульства, само государство вручило мне фасцы, и, если государство решит освободить меня от ответственности, я в тот же час верну все, что получил.

- Ну, так и верни! - закричал Курион, подпрыгнув с сенатской скамьи.

- Ты - еще не все государство! - осадил его кто-то из старших сенаторов.

Предложение трибуна, конечно же, было отклонено, но скандал вышел на официальный уровень. Теперь Курион уже как бы по праву войны наложил запрет на постановление сената о прекращении империя Цезаря. Дело зашло в тупик.

Из Галлии доходили слухи, что Цезарь не распустит войска ни при каких условиях, что он не только не хочет мира, но даже боится его. И действительно, с первых дней проконсульства Цезарь так заботился об армии, так увеличивал ее, закалял, воспитывал, добивался любви солдат, что не было сомнений: он создавал войско для себя, как инструмент для достижения собственных целей.

Все больше людей начинало понимать, что выход из этой ситуации пролегает через боевые действия, через гражданскую войну. Однако в войне были заинтересованы только, как говорил Цицерон, все осужденные и обесславленные, все достойные осуждения и бесчестья, молодежь, обремененная долгами, и городская падшая чернь. И все они, по словам Цицерона, находились "на той стороне". "Только оправдания нет у той стороны, все прочее в изобилии", - писал он. Вот над этим оправданием Цезарь и работал второй год, покупая продажных политиков, затягивая время и выступая со всякими предложениями, будто бы направленными на мирное разрешение конфликта, хотя никакого конфликта и не было, его выдумал сам Цезарь, чтобы государственную армию и государственную власть превратить в частную собственность. Но оправдание требовалось Цезарю не для того, чтобы угодить позднейшим историкам, жаждущим пасть к попирающей стопе кумира, а с целью расширения своей явно недостаточной социальной базы.

В одряхлевшем обществе всегда много проходимцев, но одни они государственный переворот не совершат, им необходимо привлечь в помощь всю ту безликую массу населения, которую отчуждение от общественных интересов превратило в обывателей, то есть в скалярные человеческие величины, лишенные вектора идеи и потому неспособные самостоятельно ориентироваться в мире. Конечно, Цезарь никогда бы не преуспел в разрушении Римского государства, если бы его сугубо корыстные цели объективно не совпали с интересами многих слоев населения не только Рима, но и всего Средиземноморья, зародившимися в больном чреве Республики. Переход к империи был выгоден профессиональной армии, предпринимателям, поскольку больший централизм в тех условиях повышал экономическую стабильность, монархия в перспективе устраивала провинции, так как вела к уравнению их прав с метрополией. Однако не все эти социальные категории имели политическую власть и далеко не все их представители осознавали собственный интерес. Агитировать именно эти социальные группы Цезарь не мог, поскольку не смел признаться обществу в своих намерениях, потому стремился произвести положительное впечатление на всех тех, кто воспринимал события на уровне лозунгов и ярлыков. Для этого он избрал позу добропорядочного гражданина, незаслуженно обиженного завистниками в сенате, включая Помпея. Однако, ввиду того, что обида якобы ранит не только его самого, но затрагивает также героическую армию, трибунов и, конечно же, народ римский, он, Цезарь, готов защищаться, одновременно защищая всех униженных и оскорбленных. Но очевидно, что добрый гражданин обязан защищаться добродетельными методами, отсюда и демагогия, и политическая эквилибристика. Цезарь всеми мерами старался вызвать сочувствие сограждан к себе и ненависть к своим противникам, а главным условием такого эмоционального расклада являлось взваливание ответственности за гражданскую войну на Помпея и сенат.

В этом деле ему удалось завладеть инициативой. Через Эмилия Павла и трибунов он тормозил мероприятия сената, а с помощью Куриона постоянно провоцировал оптиматов на открытый конфликт. Помпею доставалось персонально. Цезарь старался вызвать его гнев юридически несостоятельными требованиями сложить с себя власть, а посылая по делам в столицу своих приближенных, приказывал им демонстративно уклоняться от встреч с ним, чтобы уязвить его самолюбие, и прозрачным намеком на разрыв былой дружбы вызвать на открытый конфликт.

Год подходил к концу, а ни консулам, ни сенату так и не удалось обязать Цезаря сложить с себя полномочия проконсула, хотя по республиканским законам тот должен был сделать это и без специальных постановлений, как это неоднократно делали Помпей и другие римские полководцы.

Из магистратов будущего года богатеющий не по дням, а по часам Цезарь купил не только большинство трибунов, как бывало прежде, но и преторов. Поэтому Гай Марцелл, не доверяя преемникам, вознамерился решить дело в свое консульство. В атмосфере высочайшего накала страстей он созвал сенат, заранее подготовив общество к тому, что предстоящее заседание станет ключевым в решении проблемы о провинциях и проконсулах. Возле здания, где определялась участь государства, собрался народ, постепенно заполнивший весь форум. Здесь же находились и солдаты Цезаря, присланные им, как обычно, для оказания давления на плебс. Они вели себя с вызывающей самоуверенностью и уже смотрели на римлян как на побежденных. "Если сенат не продлит полномочия Цезарю, - заявил один из офицеров, - то вот это, - указал он на меч, - даст ему продление!"

Тем временем в Курии Марцелл, произнеся пылкую речь, хотел приступить к опросу сенаторов относительно постановления о лишении Цезаря империя в положенный срок, и большинство будто бы уже было готово принять его. Но тут слова потребовал Курион и, выступив с не менее яркой речью, поставил на голосование свое предложение об одновременном отзыве Цезаря и Помпея. Сенаторы обрадовались возможности проголосовать так, чтобы не навлечь на себя смертельную вражду кого-либо из могущественных людей, и триста семьдесят человек из четырехсот присутствовавших поддержали Цезарева трибуна. Гай Марцелл прервал заседание и взошел на ораторское возвышение. Тогда Курион, догадавшись, что консул намерен каким-то образом воспрепятствовать принятию закона, сделал вид, будто все уже закончилось. С воплями ликования он выскочил из курии, бросился на форум и возвестил толпе, что сенат абсолютным большинством голосов принял спасительное для народа решение. Над Римом погребальным салютом грохнул плебейский восторг. А в это время Марцелл с укоризной кричал сенаторам: "Побеждайте, чтобы получить Цезаря тираном!" Излив эмоции, он закрыл заседание, не дав сенату зафиксировать его итог, и таким образом закон об одновременном лишении власти обоих проконсулов не получил юридической силы и формально не состоялся.