Юрий Тубольцев - Катон

- Негожи такие слова на суде! - воскликнул Катон.

Тогда защитник повернулся прямо к нему и с надрывом в голосе воззвал:

- О Порций, покажи, что ты видишь в людях не только дурное, докажи, что у тебя есть сердце, смилуйся над этим несчастным человеком, отцом троих детей, коих ты хочешь оставить без корки хлеба!

Но Катон и тут не дрогнул.

- А как быть с другими детьми, чьих отцов обобрал этот хапуга? - сурово спросил он. - Их гораздо больше!

Катул молчал, всем своим видом изображая отчаяние, казалось, даже складки его тоги сложились в горестную гримасу.

Катон посмотрел в глаза просящему и твердо произнес:

- Позор, Катул, что тебя, чей долг - испытывать и очищать наши нравы, лишают цензорского достоинства писцы казначейства.

Лутаций растерянно поглядел на неумолимого обвинителя и приглушенно воскликнул: "Невозможный человек!" После этого он сошел с трибуны.

Несмотря на то, что по логике процесс выиграл Катон, он проиграл его авторитету защитника. Мнения судей разделились, и многие отдали предпочтение весомому в своем значении цензору перед молодым, ничем толком еще не проявившим себя квестором. Сказался и страх создать прецедент, способный вызвать лавину подобных процессов, которые неминуемо затронули бы сильных мира сего. И все же за обвинение было подано на один голос больше. Претор, председательствовавший в собрании, объявил результат, но тут к нему с удивительным проворством подскочил грузный Лутаций и закричал:

- Марк Лоллий против! Марк Лоллий против!

- Но он болен и лежит дома, - веско заметил претор.

- Пошлите за Лоллием! Не расходитесь, граждане! Сейчас прибудет Лол-лий. Он обещал! - не унимался Катул.

Через некоторое время к месту событий действительно поднесли на носилках больного члена судебной комиссии, и тот высказался за оправдание подсудимого.

На форуме поднялся шум. Одни радовались неожиданному повороту дела, другие негодовали. И настолько упало в Риме правосудие, что претор, слегка поморщившись и безнадежно махнув рукой, огласил положительное для преступника решение, как это было принято при ничейном исходе голосования. Счастливый Канидий полез обниматься с друзьями. Гвалт в толпе усилился.

Тогда на трибуну вновь поднялся Катон и, призвав народ к тишине, уверенным тоном заявил:

- Марк Лоллий отсутствовал на процессе, следовательно, не знает дела. Поэтому он не имеет права голосовать, а раз уж он по необдуманности сделал это, я избавлю его от конфуза и не приму в расчет его голос. По справедливости, суд обвинил Канидия, и на работу я его больше не возьму. Если кто-то желает опротестовать это решение, я готов дать ему обстоятельный ответ, но уже на другом судебном процессе.

С тех пор Канидий регулярно приходил в казначейство, но Катон не давал ему работы и не платил жалованья. Покровители коррумпированного чиновника боялись вступать в новую схватку с квестором, так как при более подробном рассмотрении дела могли сами оказаться подсудимыми, и смирились с фактическим поражением.

После того, как Катон расправился с двумя наиболее ядовитыми врагами, остальные чиновники присмирели и через страх постепенно пришли к уважению принципиального квестора. Марк же, наведя порядок, принялся за конструктивную деятельность по восстановлению финансового потенциала государства и авторитета казначейства. Он выявил все застарелые долги государства со стороны частных людей, откупных, торговых или строительных кампаний и стал беспощадно взимать их, невзирая на лица.

А лица те были весьма важными и надменными в сознании собственного могущества. Не в пример Лутацию Катулу, который в преследовании своих целей не шел дальше просьб и невинных хитростей, они были готовы на все. В их арсенале имелись: подкуп, шантаж, судебные преследования, угроза загубить карьеру и прочие средства воздействия на неугодных людей. Но, увы, все это оружие оказалось негодным против Катона. Его нельзя было подкупить, ибо он был честен; невозможно шантажировать все из-за той же честности, благодаря которой он не был замешан в порочных предприятиях; никто не мог справиться с его логикой на судебных баталиях, потому он был неуязвим для клеветы; наконец, Катон скорее воспротивился бы тому, кто вздумал бы помогать его карьере, чем тому, кто препятствовал бы ей. "Странный тип, - говорили о нем зловещие фигуры вроде Катилины, - он ни в чем не ищет выгоды, потому его не за что подцепить. Круглый дурак, однако настолько круглый, что его не ухватишь!" Самые отъявленные богачи в бессилии разводили руки и со скрежетом зубовным возвращали присвоенные государственные средства. "И зачем деньги, когда живешь среди таких вот Катонов, на которых они никак не действуют!" - возмущались они.

Но если могущественные представители олигархии и деловых кругов прежде безнаказанно обирали государство, то многие порядочные люди, наоборот, стали жертвой произвола чиновников и не могли взыскать того, что им причиталось. Однако теперь Катон не только взимал долги, но и столь же скрупулезно платил то, что задолжало государство. Граждане, получая от квестора деньги, которые уже считали безвозвратно утерянными, с просветленным взором восклицали: "В государство вернулась справедливость!"

В своем походе против злоумышленников Катон углубился в пятнадцати-летнюю давность и привлек к расплате пособников Суллы. Тогда, во времена проскрипций, диктатор платил по тысячу двести денариев за убийство каждого своего врага. И вот сейчас Катон объявил выплаты из государственной казны наград за убийство граждан незаконными и потребовал возвратить деньги.

Эта мера вызвала резонанс в обществе. Народ помнил злодеяния приспешников диктатора и жаждал возмездия. Кроме того, волна борьбы с нобилитетом выплеснула на поверхность бывших марианцев, которые теперь называли себя популярами, то есть выразителями воли народа, и всяческими пропагандистскими методами старались еще сильнее разжечь злобу плебса, дабы с ее помощью смести с сенаторских скамей аристократов и занять их места. Но при всем том, никто не рисковал задевать приближенных диктатора, страшного и после смерти. Действия же, предпринятые Катоном, послужили сигналом к массовому преследованию сулланцев. Каждый из них, выходя из казначейства с облегченным кошельком, неминуемо попадал в руки судебных обвинителей. Репутация Катона как справедливейшего человека позволяла народу во всех, кто был подвергнут им унизительной процедуре финансового отчета по делу о проскрипциях, видеть преступников, и потому всякий, с кого квестор взыскивал зловещую сумму в тысячу двести денариев, тут же считался осужденным общественным мнением .