Юрий Тубольцев - Катон

- Кого именно имеет в виду почтенный муж? - со скрытой иронией поинтересовался он.

- До меня доходили многие жалобы... Ну вот, к примеру, Канидий. Ты ведь его совсем замордовал. А ведь он хороший работник и имеет благодарности от доброй дюжины предыдущих квесторов.

- Твои слова, уважаемый Лутаций, подтвердили мои худшие опасения.

- Как так? - искренне удивился патриарх.

- Если он квалифицированный работник, то, значит, допущенные им искажения отчетности - не ошибка, а преступление.

- О, как ты подозрителен! - скрывая испуг, воскликнул Катул. - Нет, Катон, ты неверно себя ведешь.

- В чем же может упрекнуть меня цензор?

- Твоя репутация, конечно, безупречна, и как цензор я к тебе претензий не имею, но твоя излишняя строгость вредит работе казначейства, тормозит некоторые дела...

- Какое именно дело имеет в виду великий муж? Я непременно уделю ему особое внимание и, можешь не сомневаться, разберусь в нем до тонкостей, - со скрытой угрозой сказал Марк.

- О, как раз такой дотошности и не нужно! Надо доверять подчиненным и не подменять их собою.

- Кое-кому я уже доверяю, но только не Канидию. Ты, почтенный Лутаций, видимо, судишь о нем с чужих слов, в противном случае, конечно, не стал бы рисковать своим достоинством из-за негодяя.

- Негодяя?

- Увы, я уже готовлю документы для суда над ним. И, я думаю, ты похва-лишь меня, когда узнаешь, что моя бдительность сохранила государству десять миллионов сестерциев. Надеюсь, в махинациях Канидия не замешан кто-либо из твоих друзей, Лутаций? Это было бы мне неприятно.

- Нет, конечно, Но все-таки я сомневаюсь...

- Скоро все станет известно, - холодно пообещал Катон и пошел своей дорогой.

"Как кошка с собакой!" - насмешливо бросил кто-то из стоявших поблизости молодых людей, обыгрывая имена участников диалога, поскольку прозвище "Катон", ставшее частью фамилии наиболее известного рода Порциев, производили от слова "кот", а "Катул" - означало "щенок".

Марк давно подозревал Канидия в сговоре с олигархами и в многомиллионной службе им, но именно в споре с Лутацием его осенила идея, как связать воедино разрозненные факты и, преобразовав их в один обвинительный акт, действительно устроить суд над злостным, но очень ловким пособником расхитителей казны. Он стал скрупулезно готовиться к процессу. Но, прежде чем дошло дело до суда над Канидием, разразился скандал, связанный с соучастником его авантюр, также служившим в аппарате казначейства. Улики оказались таковы, что Марк просто выгнал его с работы. Сам же Канидий и после этого случая цепко держался за свое место, потому Катон прибег к крайнему средству и привлек его к суду.

На защиту продажного чиновника поднялись могучие силы, включавшие как сенаторов, так и всадничество. Поэтому судебная комиссия была сформирована из враждебных Катону лиц, а роль адвоката взял на себя сам Лутаций Катул. Друзья отговаривали Марка идти в бой против превосходящего противника, уверяя, что в одиночку он ничего не добьется. "Так я же не один, - говорил им Катон, - разве вы не видите, что за мною следует непобедимый легион истины?" Отклонив настойчивые советы своего ближайшего окружения, через которое на него оказывали давление недруги, он не отказался от суда и в назначенный день предстал перед недоброжелательными судьями и толпою зрителей, состоявшей в основном из клиентов Катула и его друзей, с обвинительным словом.

Стиль речи Катона резко отличался от красноречия наиболее популярных в то время ораторов Цицерона и Гортензия. Он не рисовал цветистых картин, не делал пространных отступлений и не услаждал слушателей сочным богатым языком, как первый, в его речи не было стремительности и блеска "нарядного словесного одеяния" мыслей, характерных для второго. Катон говорил сухо, строго и отрывисто, зато по-стоически логично и по-римски напористо и драматично.

Выступая против Канидия, Марк не прибегал к патетическим фразам и восклицаниям, он только излагал факты, в изобилии заготовленные им, и заострял их безнравственную, асоциальную сущность. В результате, через два часа перед присутствовавшими выросла громада ужасающих сведений о хищениях казны размером чуть ли не с Карфаген.

"Таким образом, преступный сговор кучки морально ущербных людей нанес вред государству, сотням тысяч граждан. "Но, - скажете вы, - убыток непосредственно от махинаций Канидия не столь уж сильно отразился на каждом из нас". Пусть так, но Канидий у нас не один, и число их при нашем попустительстве множится с каждым днем. Если мы не примем меры, наступит час, когда остов истощенного государства рухнет под тяжестью этих нахлебников, а это будет означать гибель для всех нас, как для противников, так и для защитников Канидия", - подытожил Марк и уже хотел сойти с ораторского возвышения, но, взглянув на растерянного Катула, который в роли защитника должен был говорить следом, задержался и сделал специальное заключение. "В этом деле, граждане судьи, все предельно ясно, - сказал он. - Канидий виновен, и вопрос лишь в том, осудите ли вы его за преступные действия или вдруг решите, что подделка завещаний, выдача государственных средств проходимцам по фальшивым актам и даже вовсе без таковых - вполне нормальное явление, достойное поощрения и придания ему значения доброго примера для остальных чиновников. И, как я полагаю, смутить вас может лишь одно - то, что против меня выступают в качестве защитников лучшие люди государства. Но замечу вам на это, наши интересы противостоят друг другу лишь по форме, по сути же защита спорит с обвинением лишь за тем, чтобы в споре родилась истина".

Этими словами Катон расчистил Катулу путь к отступлению. Однако тот не собирался сдаваться и бодро вышел на трибуну. Но все же он не мог оправдать проступки Канидия, потому завел нудную речь о государстве и государственной службе вообще. Усыпив бдительность судей обилием слов, оратор заговорил о казначействе, о сложности и деликатности миссии чиновников, находящихся бок о бок с гигантскими сокровищами, о том, скольких соблазнов избежал Канидий и сколько получил поощрений от квесторов за годы безупречной службы. "Ну, а если наш бдительный квестор и уличил его в чем-то, так ведь, кто много ходит, обязательно где-нибудь да споткнется, - примиряющим тоном вещал Лутаций. - Марк Порций сам обрисовал нам обстановку вокруг писцов казначейства, поведал, как норовят оплести их интригами недобросовестные дельцы и просители. Как тут не допустить просчет, как тут не ошибиться?"

Чувствуя, что ему все-таки не удается переломить ход процесса, он далее стал откровенно просить Катона и судей снизойти к его подзащитному, простить ему "огрехи" и помиловать его, а следовательно, и адвокатскую репутацию самого Катула.