Юрий Тубольцев - Катон

Дружеский прием, оказанный Катону Помпеем, произвел впечатление не только на Дейотара, вся Азия теперь признала неброские достоинства римского путешественника. В каждом городе раздавались восхваления его скромности, стоической выдержке и учености. Он словно очутился в зеркальном мире, и все то, что прежде вызывало презрение и насмешки окружающих, ныне расценивалось как высшее проявление личности. Стоило Марку переступить городскую черту, и к нему навстречу бежали местные магистраты и наиболее видные аристократы, оспаривая друг у друга право принимать у себя товарища Помпея и льстить ему.

"В таком потоке словесных благовоний я и впрямь, как утверждал Курион, стану мягче нравом и снисходительнее к людям, - иронически говорил спутникам Катон и пояснял: - Но только потому, что у меня появилась возможность сравнивать соотечественников с азиатами".

В новых условиях странствия утратили для него привлекательность, и он решил возвратиться в Рим. Его друзья из суеверных побуждений отказались плыть на том судне, где находилась урна с прахом Цепиона, и призвали Катона присоединиться к ним. Но Марк, презрев возможное недовольство Нептуна, взошел на корабль с останками брата. За ним последовал только фанатично преданный ему Фавоний.

- Ну а ты, Мунаций, оставишь меня? - насмешливо спросил Марк второго товарища.

- Я поплыву вон с тем халкидцем, - указав рукою на противоположный причал, пояснил Мунаций. - Если ты, отважно бросив вызов духам моря, вдруг погибнешь, надо же, чтобы уцелел хоть кто-то, кто мог бы поведать миру о твоих доблестях.

- Ай-ай-ай! Мунаций, а как же ты посмотришь в глаза моей жене, которой обещал ни на шаг не отходить от меня?

Мунаций сконфузился и ступил на трап корабля Катона. Глядя на поникшего товарища, Марк пожалел о своей небезобидной шутке и, чтобы исправить положение без ущерба для чьей-то репутации, приказал покинуть его и Мунацию, и Фавонию. Те спорили, но, зная непреклонный характер Катона, скоро уступили.

Страх соседства человеческих останков оправдался: плавание Марка оказалось трудным и наполненным всевозможными приключениями и опасностями, тогда как его друзья, следовавшие отдельно, вполне благополучно добрались до Италии и ожидали его в Брундизии. Отношения Катона с владыкой морей в последнее время совсем расстроились. Впрочем, его стали называть невезучим еще в младенчестве после того, как он потерял отца и мать. Но опасности путешествия не смутили Марка, и, когда друзья при встрече на родной земле стали упрекать его за упрямство, он твердо ответил: "Я все сделал правильно. Ведь, если бы не я, матросы во время шторма выкинули бы урну Цепиона за борт".

Возвратившись в Рим, Катон в первую очередь устроил дела, связанные с наследством брата. В завещании были записаны малолетняя дочь Цепиона и сам Катон. Марк взял шефство над племянницей и позаботился о том, чтобы ее окружали надежные люди. При разделе наследства ему предлагали компенсировать огромные траты, понесенные им при организации погребения Цепиона, однако он отказался.

Катон уже мог выдвигаться кандидатом в квесторы, но он не торопился заявлять о своих притязаниях и прежде решил тщательно изучить все документы и прочие сведения, относящиеся к этой должности. "Квестура - не приз, а поле деятельности, - говорил он, - и моя задача - знать, как и чем его засеять, чтобы пожать урожай, полезный для Республики".

Однако перед тем, как с головой уйти в государственную жизнь, Марк был вынужден решить неожиданно возникшие семейные проблемы. К этому времени у него было двое детей: сын, который уже вышел из-под опеки матери и тяготел к отцу, и совсем маленькая дочка. Марк любил возиться с ребятишками, как бы восполняя им собственный недостаток родительской любви, и находил с ними общий язык, а вот с женой взаимопонимание пропало.

Атилия приветливо встретила его по возвращении из Азии и сразу засуетилась по дому, всячески обхаживая мужа. Но при первом же взгляде на нее у него возникло неприятное чувство, как при виде темной воды Сицилийского пролива, скрывающей в своих глубинах отвратительную Сциллу. Каждый раз, когда он разговаривал с женою, она начинала суетиться, будто обремененная сразу десятком забот, и при этом избегала смотреть ему в глаза. Марк был слишком честен, чтобы подозревать дурное, но существование тайны было фактом, и мысль об этом неотступно преследовала его. "Позволь-ка мне полюбоваться красой твоих глаз, коей я был лишен несколько лет", - сказал он однажды. Она на миг замерла, потом напряглась и медленно распахнула длинные ресницы навстречу его тревожному взору. Ее глаза сверкали, как самоцветы, но это был стеклянный блеск. На окнах души захлопнулись ставни лжи, и они не пропускали света чувств. На Марка потянуло холодом, и он поежился. Перед ним было чужое существо. В прежнюю оболочку проник иной дух и исказил хорошо знакомые черты. Даже красота ее изменилась. Атилия утратила девичью мягкость, прелесть нежности и обрела резкие контуры и яркие краски требовательной чувственности. Поскольку Катон больше был эстетом, чем самцом, то такие перемены уже сами по себе вызывали его недовольство, но были трижды неприятны как свидетельство вторжения в нее чужого мира, причем мира примитивного и грубого.

"Что произошло, откуда все это взялось?" - в растерянности спрашивал себя Марк, и однажды его вдруг осенило тошнотворное прозрение, ворвавшееся в его сознание, словно оскверненный кровью отца и матери святотатец - в величественный и чистый прежде храм.

- Ты предала меня... или, как там это у вас называется... изменила? - с трудом выговорил Марк, остановив жену, когда она проходила через атрий, направляясь в сад.

- Проклятый Хаврон! Этот раб все тебе разболтал! - в момент сделавшись безобразной, воскликнула она.

- Я не знаю такого, - грустно сказал он.

- Тогда, кто же донес? Гречанка Аглая?

- Ты сама.

- Я? Ну уж нет, я даже во сне контролировала себя.

- Ты забыла, что истину я постигаю не только сознанием, но и всеми чувствами, я ощущаю ее цвет, вкус, запах, ее дыхание. И ты, несчастная, вздумала обмануть Катона?

Ее лицо исказилось бешенством, потом злобой и вдруг сделалось трога-тельно прелестным, словно у новобрачной. Она бросилась в ноги Марку и, обнимая его за колени, принялась просить о пощаде.

- Это моя проклятая женская природа виновата! - стонала она. - Не могу без мужа!

- А что, у матрон времен войны с Карфагеном природа была иная? - строго спросил он.

- А кто тебе доказал, что они блюли верность? Все россказни об их чести и чистоте - это сладенькие сказки, мифы!

- Убожество, ты не понимаешь, что об их качествах свидетельствует сама та эпоха, дела тех людей и их победы. Верность жен - есть фундамент мужской гордости, а гордость - основа силы. Только мужчины, уверенные в женах, способны твердой поступью идти в бой за Родину, ибо им есть кого защищать и за кого сражаться. А за шлюху никто рисковать жизнью не станет, ее можно найти везде. Ради животной случки мужчина на подвиг не пойдет. Только любовь настоящей женщины может воспитать героя. И если эпоха богата героями, значит, она богата и великими в своей любви женщинами. Кстати, пунийцы говорили, что девять из каждых десяти незамужних италийских пленниц оказывались девственницами. Это очень удивляло развращенный торгашеством народ, но им не дано было понять, что в нравственной чистоте как раз и заключалось наше преимущество перед ними.