Юрий Тубольцев - Катон

Купаясь в славе, любимец народа и толстосумов, тем не менее, не смыл с себя собственного лица. Сколь ни велики были расточаемые ему авансы, он превзошел все ожидания. Снарядив пятьсот кораблей и большое сухопутное войско, Помпей разделил море на зоны, в каждую послал легата с флотилией и обрушился на пиратов сразу по всему Средиземноморью, одновременно уничтожая их базы на берегу. Менее чем за три месяца с пиратством было покончено. Помпей захватил более тысячи трехсот вражеских судов и двадцать тысяч пленных, которых не стал казнить, как это делали его предшественники, а поселил в удаленных от моря городах Азии и Греции.

После этого сторонникам Помпея в Риме уже не составило труда вручить ему командование в войне с Митридатом. Облеченный небывалым еще в Риме и, по сути, противоречащим республиканским порядкам империем, Помпей собрал войско и высадился в Эфесе. В это время и застал его Катон.

Помпей восседал на возвышении, облепленный, как матка пчелами, всевозможными искателями его благосклонности. Здесь были знатные сенаторы, переметнувшиеся на его сторону, штабные офицеры из молодых нобилей, советники из лагеря дельцов, богатые вольноотпущенники, представители эфесских властей и послы из многих азиатских городов. Все эти блистательные трутни, старательно изображающие пчел, сразу узрели в Катоне чужака и неодобрительно зажужжали, когда он посмел приблизиться к ревниво оберегаемому ими трону. Однако Помпей вдруг встал с места, шагнул навстречу Марку и приветствовал его как равного, затем усадил рядом с собою и начал расспрашивать о делах и планах.

"Удивительные люди, эти римляне, - думали азиаты, глядя на двух пред-ставителей непостижимого для них народа, - встречаются тот, кого вся Азия называет "Царем царей", и какой-то простачок и, поди ж ты, разговаривают как приятели".

Помпей не был хорошо знаком с Катоном, но много слышал о его странностях и неуклюже выпирающих наружу добродетелях. Несмотря на скептическое отношение к философствующему поборнику старинных нравов, в высшем свете столицы тот вообще слыл положительным, хотя и комичным в своей прямолинейности персонажем, а поскольку сам Помпей мнил себя идеальным героем Рима на все времена, то он посчитал, что должен отдать дань древним доблестям Отечества в лице их известного ревнителя.

Будучи радушно встречен Помпеем, Катон был потом хорошо принят и его свитой. Он же в свою очередь радовался возможности пообщаться с соотечественниками и во время вечернего пира был весел и остроумен до неузнаваемости.

Расспрашивая новых товарищей о событиях в Риме, произошедших пока он вздымал пыль на азиатских дорогах, Марк не мог оценить эти события однозначно. С одной стороны, успех в борьбе с пиратами говорил о целесообразности необычного империя Помпея, а с другой стороны, такая власть, сосредоточенная в одних руках, угрожала республике, то есть, свободе и достоинству сотен тысяч людей. Тут пахло диктатурой, и Катону вспоминалось время Суллы. Не мог он решить для себя этот вопрос и в последующие дни. Причем дурные мысли одолевали его лишь в отсутствие Помпея, но стоило появиться перед ним главному герою происходящего, и сомнения рассеивались. Видя этого человека, общаясь с ним, Катон не мог узреть в нем опасности для государства.

Впрочем, еще больше, чем полномочия Помпея, Марка интересовала сама его личность. Катон гостил во дворце полководца несколько дней, и каждый день тот уделял ему несколько часов для беседы.

В первый раз их разговор протекал в русле традиционных для процедуры знакомства тем. Во второй раз они говорили об Азии и о предстоящих Помпею делах, каковые, по мнению обоих, не исчерпывались войною. Марк утверждал, что Азия гибнет без настоящего хозяина, и полагал задачу римлян в распространении на здешние народы законов и самого духа греко-римской цивилизации.

- Увы, с падением державы Селевкидов, эллинское влияние в Сирии ослабло, - говорил он, - все большую власть там захватывают варварские царьки, одновременно распространяются дикие культы. Оплотом цивилизации являются только крупные города, заселенные, в основном, греками. Однако они лишены государственной защиты и вынуждены подчиняться прихоти любого атамана, возглавляющего кучку вооруженных людей. В этих условиях ни о какой свободе духа и разума не может быть и речи, а потому азиатские греки едва ли не хуже самих азиатов.

Помпей некоторое время слушал внимательно, потом перебил Катона и с несколько неестественной, наигранной самоуверенностью произнес:

- Все это я знаю, и рад, что молодые люди, вроде тебя, Марк, разделяют мою тревогу о судьбе Азии. Я все знаю, - повторил он, - и о городах, и о непрочности власти, и о ненадежности границ. Я буду укреплять и расширять города, каковые во всех странах всегда были оплотом нашей гегемонии. В Киликии я уже пополнил городское население тысячами пленных, можешь не сомневаться, устрою дела и в Вифинии, и в Ликии, и в Сирии, и даже в Иудее. Сирию я думаю вообще сделать провинцией, и мои люди уже присмотрели резиденцию в Антиохии.

- Уж не Деметрий ли? - улыбнувшись, спросил Катон.

- И он тоже, - многозначительно подтвердил Помпей.

Марк рассказал ему анекдот с антиохийским парадом в честь Деметрия, но собеседнику это почему-то не понравилось. Он для приличия коротко хохотнул и стал прощаться, ссылаясь на дела.

На третий день они обсуждали ситуацию уже в самой Римской республике и говорили о ее перспективах. Заводя эту тему, Марк преследовал две цели: во-первых, он хотел выведать сокровенные планы Помпея, выяснить, не покушается ли тот на свободу соотечественников, а во-вторых, намеревался исподволь сориентировать его на республиканские ценности. Поэтому он старался убедить Помпея, что уважение равных людей дороже рабского пресмыкательства подданных, а также всяческими намеками подчеркивал, что до сих пор он был силен в первую очередь поддержкой большинства граждан, но сразу окажется в меньшинстве, если повернет против Республики. Помпей не подавал вида, понимает ли он хитрую дипломатию Катона или нет. Он отвечал либо слишком упрощенно, либо, наоборот, очень замысловато, а потом пришел в раздражение и воскликнул:

- Ты, Катон, словно упрекаешь меня в чем-то! Уж я-то, по-моему, не заслуживаю худых слов и подозрений, ибо никто не принес Отечеству столько побед, сколько я!

После этого он начал жаловаться на тяготы походной жизни, вконец измотавшей его, и, ловко закругляя разговор, сказал:

- Вот видишь, опять надо идти. Нет никакой возможности побеседовать с умным человеком.

В следующую встречу Катон повел речь о философии. Помпей большую часть жизни воевал и философствовать ему было некогда. Он поначалу с интересом слушал Марка, но, убедившись, сколь велико его отставание от собеседника в этой области, почувствовал досаду. Помпей привык всегда быть первым и не мог стерпеть второстепенной роли даже в беседе. Особенно ему не понравилось то, что Марк, преломляя греческое учение в нужном ему аспекте, опять принялся высвечивать республиканские доблести во всей их красе, будто поучая его.