Юрий Тубольцев - Катон

Таков был мир, в который попал Катон. Здесь привыкли бояться силы и презирать слабость. Именно эта парная категория: сила и слабость - была определяющей для азиатов того времени. Такие качества как благородство, честность, справедливость, скромность, ум, образованность представлялись тончайшими, почти неуловимыми, а самое главное, бесполезными нюансами личности. Если в какой-либо местный город являлся могущественный гость, ему прислуживали, льстили, устраивали овацию, если приходил человек, не располагающий возможностями грабить и насиловать, его не замечали или издевались над ним.

Каждый гражданин Рима был силен уже одним своим именем, потому всем заезжим римлянам тут угождали, всячески изъявляли им любовь и до поры до времени скрывали зависть и ненависть. Однако всегда передвигавшийся пешком, просто одетый, просто себя державший Катон, который никогда не открывал двери ногами, не стучал кулаком по столу и не грозил морем крови, вызывал у азиатов недоумение, граничащее с презрением. Глядя на смирно сидящего среди вороха дорожной поклажи в ожидании места в гостинице философа, они восклицали: "Надо же, и среди римлян встречаются такие недотепы!"

Обычно Марк утром посылал вперед к месту следующего ночлега двух рабов, в обязанности которых входило разыскать кого-либо из друзей рода Порциев или найти место на постоялом дворе. Только если не удавалось ни то, ни другое, люди Катона обращались за помощью к местным властям.

Когда народ рассудителен и деятелен, его возглавляют лучшие из граждан, там же, где население активно лишь на собственных дворах и огородах, руководящие посты захватывают худшие его представители.

Отцы азиатских городов являли собою сгусток черт людей, порожденных бредовым временем заката цивилизации. Уже по внешнему виду и количеству слуг они устанавливали материальное состояние хозяина, и эта информация полностью определяла их отношение к гостю. Потому не было для них объекта потешнее Катона. Обычно местные магистраты встречали его крайне пренебрежительно, но если ему ненароком удавалось обнаружить перед ними ученость, это бесполезнейшее, в их понимании, качество, то они принимали напыщенный вид и разыгрывали комедию почитания философа. Выказывая карикатурное преклонение, они всяческими проволочками испытывали терпение римлянина и, вдоволь поиздевавшись, в конце концов отправляли его в какую-нибудь убогую лачугу. При общении с этими избранниками народа Марк часто вспоминал жилище Афинодора на высокой горе и готов был признать правоту переубежденного им тогда мудреца, однако подавлял в себе все признаки недовольства и раздражения, сохраняя любезность и невозмутимость.

Вовсе анекдотический случай произошел в Антиохии. Этот крупнейший город Сирии славился культурными ценностями и даже имел свою философскую школу. Поэтому Катон стремился сюда с особым чувством и надеялся на взаимопонимание с местными ценителями мудрости. Однако действительность превзошла все ожидания. На подступах к городу клубилась праздничная толпа, вдоль дороги стоял почетный караул из облаченных в парадные одеяния юношей, а навстречу Катону плыла вереница убранных венками жрецов и представителей власти. После всего, что Марк натерпелся от азиатов, он был рад доброму приему, но только не такому официальному и помпезному. Встретившись взглядом с дородным с масленой физиономией распорядителем торжеств, он нахмурился, досадуя на свой авангард за то, что посланные вперед слуги не помешали демонстрации столь нелюбимой им пышности, и впервые почувствовал растерянность.

"Эй, ты! - вдруг грубо крикнул ему обладатель масленой физиономии. - Скажи, где вы оставили Деметрия и скоро ли он будет здесь?"

Друзья Катона разразились хохотом, а сам он от неожиданности сконфузился и в этот момент даже не сообразил, что сказать.

Деметрий был богатым вольноотпущенником, ходившим в советниках у Помпея. Знаменитый полководец тогда заинтересовался Востоком и разослал по Азии доверенных людей для сбора информации и подготовки своего появления на этой арене грядущих событий. В Антиохии имелся собственный вполне законный правитель, являвшийся отпрыском некогда славной династии Селевкидов, однако юридическое обоснование власти не имеет никакого значения, когда за нею не стоит реальная сила. Царек же, увы, не мог защитить горожан от набегов грабителей. Поэтому антиохийцы заискивали перед всяким властителем в надежде, что тот обеспечит им мир. Именно этим объяснялась грандиозность приема, устроенного ими приближенному могущественного Помпея, хотя сам по себе он был лишь денежным мешком с сопутствующими ему самодовольством, хитростью и наглостью. Главным своим достижением Деметрий считал то, что отстроил себе дворец, затмевающий роскошью и подавляющий громоздкостью римский дом Помпея, и скупил сады в окрестностях Рима; и если бы ему сказали, что истинный дом Помпея превосходит его хоромы в миллионы раз, ибо им является его Отечество, вольноотпущенник лишь вытаращил бы глаза и расхохотался.

"Несчастный город!" - воскликнул Катон, когда "масленый" уже отвернулся от него, высматривая на дороге желанного гостя.

Антиохийские философы, как и вообще все поклонники мудрости, встре-ченные Марком в Азии, отличались от прочих соотечественников лишь эрудированностью и софистической риторикой. В катящемся вниз обществе невыгодно постигать основы мироздания, поскольку все законы предвещают его дальнейший упадок. В этих условиях раскрывать людям глаза на действительность опасно, а самому себе - неприятно. Поэтому ученые деградирующих цивилизаций, как, впрочем, и художники, суть подменяют изощренной формой и до бесконечности блуждают в густой чаще темных словес, выдумывая все новые и новые формулы абсурда. Естественно, что Катону, четко видевшему свою дорогу в жизни, азиатские круговращения мысли на одном истоптанном месте понравиться не могли, и он рассорился с местной интеллектуальной элитой. Здешние философы были принципиально неспособны понять его стремление к поиску истины и, защищая свое право на ограниченность, объявили его туповатым прямолинейным ортодоксом. На том они и расстались.

Катон покинул Сирию и снова направился в Малую Азию. Его потянуло к настоящим грекам, которые еще не утонули в болоте азиатского застоя. Потому он прибыл в Эфес, где было больше Европы, чем Азии. Однако там его внимание привлекли не греки, а римляне. Оказалось, что в Эфесе находится сам Помпей Великий с войском и великой свитой своих льстецов и поклонников.

В консульство Помпея и Красса господство нобилитета было поколеблено, но не уничтожено совсем. Будучи аристократами, да еще бывшими сулланцами, консулы остановились на половине пути. Красс примкнул к сенату, а Помпей, массивная фигура которого не вписывалась в сенатскую республику, вовсе отошел от дел, лицемерно сетуя на тяжесть бремени побед и славы. В Риме началось брожение. Ослабление власти сената, словно отхлынувшая волна, обнажило всевозможные наросты на дне общества. Подняла голову оппозиция старых марианцев и их потомков, возгорелись надеждами юные авантюристы, стряхнули винные пары опустившиеся представители пришедших в упадок и разорившихся древних родов, алчно потирали руки дельцы, зашумел разбуженный громкими голосами на форуме народ. Однако ни одна из вышедших на арену политической борьбы категорий граждан не могла утвердить свое господство. Самыми хитрыми, как обычно, оказались предприниматели, не затруднявшие себя моральной цензурой поступков. Они вновь решили использовать рыхлого титана своего века и начали заигрывать с Помпеем. Сенаторы сторонились прославленного полководца, с марианцами ему уже было не по пути, а вот всадничество, прикрывавшееся общенародными, демократическими лозунгами, выглядело в его глазах вполне привлекательным, тем более что именно предприниматели, лучше других понявшие запросы Помпея, толкали его на Восток, где им необходимо было сменить неугодного Лукулла. Оставшись два года назад не у дел, Помпей быстро понял, что лучшим поприщем для него является роль военачальника. Самой же престижной в то время была война с Митридатом. Интересы откупщиков, ростовщиков и торговцев с одной стороны и профессионального полководца - с другой совпали. Народ же, разочаровавшись в коллегиальном правлении развращенных частнособственническими интересами сенаторов, все более склонялся к идее передачи власти одному, но честному и благородному человеку. Поэтому, когда пропагандисты лагеря всадничества преподнесли плебсу Помпея, он был встречен на ура. Однако если вожделения главного героя в основном были направлены на Восток, то закулисные работники политического театра мечтали о большем. Они вознамерились вручить ему почти единодержавную власть, полагая, что тем самым заберут ее в свои руки. Всадничеству мало было обеспечить предпринимательскую свободу грабить Азию, требовалась еще и абсолютная свобода торговли. А ей тогда сильно вредило пиратство. Совмещая конкретные практические нужды с далеко идущими планами, друзья Помпея устами энергичного авантюриста Авла Габиния внесли в народное собрание законопроект о борьбе с пиратами. Все было бы отлично, если бы под благородным предлогом не скрывалась корыстная суть. Якобы для обеспечения эффективности предстоящего мероприятия избранному народом военачальнику давалась абсолютная власть на Средиземном море и в широкой прибрежной зоне, то есть практически надо всеми владениями Рима. Что таким военачальником будет Помпей, никто не сомневался. Дабы сильнее подогреть народ перед голосованием, деловые люди резко взвинтили цены на хлеб и другие продукты. Сенат пытался протестовать. В своем бессилии заслуженный патриарх Лутаций Катул прибег к совсем уже наивному доводу против избрания Помпея: он просил сограждан поберечь это бесценное достояние государства, этого Великого, на крайний случай. Ничего не помогло: плебс проголосовал и за закон, и за Помпея. Цены тут же упали, и народ благодарил за это Помпея, вместо того чтобы разоблачить спекулянтов.