Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

— Когда сынки-то наши вернутся? — снова вздохнул Цырен. — Мы вон новый халат сшили Дамдину.

Мясо сварилось. Долгор выложила его из чугуна в деревянное корытце, поставила на стол, принесла чашки, туесок. Цырен налил араки сначала Егору, потом себе, брызнул по капле на все стороны, бросил кусочек мяса в очаг: по обычаю принес жертву богам.

— Мэндэ, — сказал он. — Выпьем за здоровье твоих сыновей, за здоровье Дамдина... Как они живут, как воюют, не слышал?

Егор разом выпил чашку крепкой араки, закусывать не стал.

— Ничего живут, — глухо ответил он. — Гонят белых, на Ингоду выбрались, у семеновцев только пятки сверкают. Приезжал один знакомец, рассказывал: Дамдин героем себя выказывает.

Цырен снова налил Егору араки, с чувством проговорил:

— Когда тебя увидел, сразу понял, что с хорошей вестью приехал... У нас с плохой новостью никто в юрту не зайдет, вызовет на улицу и там скажет. Зачем приносить в дом горе, верно? Ну, говори, все говори, мы слушать станем.

Егору стало еще тяжелее.

— Война, дело известное, — сказал он задумчиво. — Сегодня хорошо, завтра обернется плохим. Сегодня наши наступают, завтра, может, беляки нас попрут. Сегодня ты живой, завтра нету тебя...

— Верно, паря.

— Ну, Дамдин наш ничего. Знакомец мой говорит, попали наши в беду, Димка выручил. Пулемет у него на телеге, налетел на беляков, целую сотню выкосил... Настоящий герой.

Аракушка в туеске кончилась, Егор подал Долгор свою бутылку. Долгор рассмеялась, что-то сказала мужу. Цырен перевел:

— Говорит, что у гостя котел вина поспел...

Егор видел, какой гордостью светились глаза старика и Должид. когда рассказывал о подвигах Дамдина. Он не посмел сказать, что Дамдин пал в бою... «Разве можно приносить в дом горе? — повторил про себя Егор слова Цырена. — Пройдет время, они узнают о смерти сына. Это всегда будет для них как тяжелая рана, но, может, время облегчит боль... — И еще подумал Егор: — Пусть узнают об этом не от меня».

Он остался ночевать, уехал домой рано, когда солнце едва выглянуло из-за дальних гор.

Василий зашел в лавку к Нефеду, купил соли. Нефед раза два приходил ночью к Василию с Лукой. Они с Василием вроде даже немного сдружились: Нефед помогал ему харчами. Правда, каждый раз мусолил огрызок карандаша — записывал, что дал, частенько напоминал, чтобы Василий не позабыл долга.

Народу в лавке не было. Нефед сказал, что собирается в город за товарами, прихватит по пути и Луку, у того в Воскресенском какое-то дело.

— Желательно и тебе туда, — прошептал Нефед, озираясь. — Все обмозгуем, и точка.

Василий и сам понимал, что им надо окончательно сговориться, а то все какие-то недомолвки.

— Ладно, — ответил он, — заезжайте. Прокатимся, благословясь...

Из лавки Василий завернул к школе, поднялся по широким ступенькам, отворил дверь. В прихожей две бабы махали кистями, белили потолки. Класс открыт, Фрося мыла там пол. Вода была горячая, от пола поднимался белый, легкий туман.

— Бог помочь, — пожелал Василий.

— Лучше сам помоги! — весело отозвалась Фрося. — Гляди, руки какие красные от морозу. Стекол-то в школе нет...

— Крепче старайтесь, — усмехнулся Василий.

По дороге к дому он почувствовал, что у него снова заболела обмороженная нога. Недалеко от школы повстречал Антониду. Она увидела его, отвернулась.

— Антонидушка, — тихо позвал Василий. — Не серчай, залеточка... Все тебе открою... — Он посмотрел, нет ли кого поблизости. — В картишки мы тогда... Ну когда не впустил тебя... Грех попутал. Лука Кузьмич посторонних пугается. Я у него корову выиграл.

Такой он был растерянный, что Антонида даже улыбнулась.

— Надо было сразу сказать, я тебе не чужая.

— Не чужая, не чужая, — обрадовался Василий. — Приходи сегодня...

— Не жди, — сухо отрезала Антонида. — Не приду. Что мне за радость? Ты и в малом не хочешь помочь.

— Залеточка... — зашептал Василий. — Да разве я что... Приходи, принесем мы из подвала стеклышек. Я был в школе, глядел: все готово, а стекла нету. Как можно супротив общего дела? Бог простит... Для тебя, чего пожелаешь, сделаю, какой хоть грех преступлю.

Антонида недоверчиво взглянула на него.

Ночью Василий и Антонида вынесли из подвала ящик оконного стекла. Василий не пожалел, спалил целый коробок спичек, оглядел подвал. Когда вышли на воздух, ключ положил себе в карман, сказал, что может еще понадобиться

Антонида заметила, что Василий сильно прихрамывал, спросила как можно участливее, что с ним такое.

— Нога помороженная, к холоду чувствительная... Надобно распарить и полегчает.

Антонида осталась у него, под утро растопила печь, нагрела воды, налила в окоренок, Василий поставил туда ноги, она потом обернула их теплым платком, уложила его.

— Милый, — зашептала она, пристраиваясь рядом, — родной... Как мы дальше будем? Не могу я так, извелась... Дня без тебя не в силах... Ну что ты молчишь?

Василий заворочался, завздыхал.

Антонида села, закрыла лицо руками, заговорила надорванным голосом:

— Что ты со мной сделал? Где моя гордость? Ноги тебе мо́ю... Отца забыла, подруг забросила... Думала о большой жизни... комсомолкой хотела стать... А теперь что? Кто я теперь? Что ты натворил, Василий? Ласки выпрашиваю. Взгляни на меня, я молодая, красивая, жить хочу... Я о счастье пеклась, а что ты мне дал?

Слезы перехватили ей горло, она шептала, не помня себя.

— От всего отреклась, ничего, никого у меня нет, кроме тебя. Прикажи, отца родного убью. Делай со мной, что хочешь. Только не молчи... — Она схватила руку Василия, прижала к своей груди. — Не молчи, слышишь... Ты не смеешь жить без меня, не позволю! Задушу, задавлю своими руками!.. Ну, отвечай.

Василий несмело сказал:

— Корова у нас будет.

— Какая корова? — ничего не понимая, спросила Антонида.

— Обыкновенная. Выиграл у Луки Кузьмича.

— Мы будем жить вместе? — счастливо засмеялась Антонида. — Ты мой муж, да? Пусть у нас будет корова... Захочешь, разведем овец, коз, свиней... Стану ходить за ними. Все сделаю, только прикажи. — Она склонилась, погладила его редкие волосы. — Ты будешь счастлив. И я счастлива. — Она засмеялась нежным, девичьим смехом. — И наш сын будет счастлив.

— Чего ты сказала? — Василий приподнялся, сел.

— Наш сын.

— Не мели, беспутная.

— У нас будет сын.

Василий лег, закрылся с головой одеялом и больше не сказал ни одного слова. Антонида посидела, поплакала и ушла, хлопнув дверью.

За ночь приморозило, чуть припорошило снежком. Старики сулили, что зима будет ранняя и студеная. Ветер гнал по дороге легкие белые бурунчики, сметал их в канаву.

На телеге сидели Нефед, Лука и Василий. Разговаривать на ветру не хотелось, ехали молча, покуривали. По очереди слезали с телеги, шагали рядом, — чтобы согреться.