Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

Он давно разучился думать... Прежде были какие-то желания, даже мечты. Он хотел иметь сына-наследника, поставить с годами свою суконную фабрику. Теперь осталась лишь неизвестность и постоянный страх. Волк не думает, не рассуждает... Из всех забот и тревог у Спиридона сохранилась лишь забота о своей шкуре — темный, первобытный инстинкт.

Спиридон по-звериному, нюхом узнает врага. «Васина зараз понял, большевистского пащенка. Хотя, — Спиридон усмехнулся, — Васин с пользой приходил...»

Услышав про Никишкину падь, богатую золотом, Спиридон чуть не завопил от радости — он знает, где эта падь! По середине пади кипит горячий ключ и такая благодать вокруг от этого ключа! Там и зимой снегу нет. Даже камень, на который клал свой мешок тот бродяга, он знает...

Вот он, хребет, близко!

Хребет... Он стоит непроходимой, неприступной стеной, нагромождением диких обрывистых скал... Внизу еще есть маленько растительности... Выше всех забралось несколько могучих сосен с редкими кронами. Издали они кажутся тонконогими, слабыми...

Дальше сосен ничего нет, только голый красноватый камень, ветер, да близкие тучи... По гладкому отвесному камню наверх не заберешься, да, видать, никто и не пробовал: ни человечьего следа поблизости, ни звериного...

Когда Спиридон впервые оказался у подножия хребта, глянул вверх, душа занялась от охотничьего азарта: вот, где силу проверить... Обломав ногти, искровянив руки, он добрался до последних кряжистых сосен, еще раз поглядел вверх и понял, что ходу туда нет... Разве только птица долетит... Присел у сосны перевести дух, и вдруг заметил в скале небольшую пещеру. Подошел ближе, заглянул внутрь. Пещера полого уходила вниз, а что в ней дальше — не видно. Спиридон осторожно пополз... Вот уже можно подняться в рост. Он пошел, прощупывая дорогу впереди прикладом винтовки.

В иных пещерах, если столько пройти, бывает душно, воздух становится затхлым, а тут дышалось легко, видно, у подземного лаза есть другой выход — воздух не застаивается.

Под ногой что-то хрустнуло. Не так, как хрустит щебень... Он нагнулся и поднял растоптанный пустой спичечный коробок: кто-то здесь уже хаживал... Позже он понял: когда-то Никишка и тот бродяга чиркали спички в пещере.

Пещера вывела его на покатый заснеженный склон. В неширокой долине между горами курился туман. Спиридон спустился вниз. Из скалы выбивался горячий ключ, протекал по желтому песчаному дну. От горячей воды поднимался пар. В пади не было ни ветринки — горы обступили ее плотными высокими стенами. Спиридон сообразил, что когда-то здесь мчалась горная река. Только очень давно.

— Ничего место, — вслух проговорил он. — Может, когда и сгодится.

<...> Никишкиной пади.

<...> помешать, он убрал Генку: пуля достала парня на узкой тропе, что прилепилась к отвесной скале.

Золото разбудило в Спиридоне корыстное желание разбогатеть. Темным своим чутьем он понял, что золото поможет ему спасти шкуру. Как — этого он еще не знал. Когда оно будет в руках, то же чутье подскажет, что надо делать... Пока нужно быть осторожным, затаиться, не подать виду этому святоше, будь он неладен... Хотя, что Коротких — обезножил, без крику шагу ступить не может...

Едва на востоке чуть заметно посерело небо, Спиридон затоптал костер, встал на лыжи. Опять замелькали, зарябили в глазах деревья, засвистел в ушах стремительный ветер...

Проводив Спиридона, Василий постоял у землянки, вглядываясь туда, где последний раз мелькнул полушубок Спиридона. Убедившись, что свояк далеко, Василий погрозил в его сторону кулаком, громко сказал:

— Ну, богоданный родственничек, теперь поглядим, кто кого!

Но тут же испугавшись собственной смелости, оглянулся по сторонам, высунулся за дверь.

Четыре дня Василий прожил в напряженном ожидании Спиридона. Каждый вечер кипятил в старой консервной банке какие-то коренья, натирая синим вонючим отваром совсем оздоровевшую ногу.

Спиридон пришел на пятое утро, бросил на стол двух тощих неободранных зайцев и сразу завалился спать. Захрапел, едва голова коснулась жесткой подушки, набитой прошлогодней ветошью. Видно, здорово намучился за дорогу... Но стоило Василию встать со своего места, или просто пошевелиться, как Спиридон тут же открывал глаза. Василию стало казаться, что тот следит за ним даже через закрытые глаза.

Встал Спиридон под вечер. Сел на топчане, потянулся так, что хрустнули кости, спросил с оттенком участия:

— Как нога, Васяга?

Василий удивленно вскинул на него бесцветные глаза:

— Пора бы и поправиться ей, Спиря... А меня, видно, господь за грехи карает. Худо...

Спиридон встал, подошел к Василию, повелительно приказал:

— А ну, покажи.

Василий поспешно скинул сапог, развернул портянку.

Спиридон внимательно осмотрел ногу. Опухоли не было, но от пальцев до самого колена нога была синяя.

— Боюсь, Спиря, как бы не антонов огонь, — вздрагивая всем телом, скорбно проговорил Василий.

Спиридон отвернулся. Только потом, когда они сидели за чаем, безразлично сказал:

— У нас в деревне, помнишь, бабка Андрониха здорово помороженных лечила... Она бы тебе ногу мигом наладила.

В душе Василия все возликовало и воспело: поверил своячок, поверил!

Спиридон и впрямь успокоился: своими глазами видел, какая нога синяя... Плохи, видать, твои дела, христова просвирка!

На следующее утро Спиридон снова ушел в тайгу. На этот раз ничего не стал объяснять Василию, сказал только, чтобы скоро не ждал.

Теперь Василий не сомневался, что Спиридон замыслил что-то неладное. Надо быть настороже, чтобы Спиридон не застиг врасплох. А для этого один исход — выследить...

«Мешкать нельзя, — рассуждал Василий, шевеля ложкой в котелке тощую зайчатину. — В самый раз сейчас, по снегу, по свежей лыжне за ним. Вон как складно тает, скоро снег и вовсе сойдет, тогда тяжеленько будет по следу идти».

С зайчатиной он управился живо — разве ж это еда мужику? На третий день чуть не у самой землянки подстрелил кабаргу — осторожная тварь, а зазевалась...

Острая тревога не покидала Василия. К этому нежданно-негаданно прибавилась непонятная тоска по дому. Жена, правда, вспоминалась не так уж ясно, а дочка Настенька как живая стояла перед глазами, протяни, кажется, руку — тут и есть. Этакая беленькая да голубоглазая, так и жмется к отцу, умница. Хороша доченька, красавица. В мать лицом удалась.

Василий прикрыл веки и вдруг так же отчетливо, точно наяву увидел жену: не было красивее молодухи за сто верст вокруг, чем его жена Катеринушка. Какая беда, что пошла за него не своей волей, была скуповата на ласковое супружеское обхождение. Зато — собой картина. Маленько упряма, но и это не в укор ей: с покорной да податливой жизнь разве слаще? «Сподобил бы господь свидаться с тобой, залеточка, заглянуть в твои ясны оченьки...»