Александр Чаковский - Победа

— Надеюсь, что теперь-то ты немедленно вернешься в Бабельсберг? — спросил он таким тоном, как будто это само собой разумелось.

— Видишь ли, — замялся я, — меня угораздило отпустить до утра моего шофера…

Это было правдой. Решив заночевать в Карлсхорсте, я предупредил Гвоздкова, что он мне до завтра не понадобится, и тот укатил к своим товарищам-однополчанам.

— У тебя есть и машина и шофер, — сказал Брайт, ударяя ладонью по капоту своего «джипа». — Я все равно еду сейчас в Бабельсберг.

— Но у тебя же нет пропуска!

— Есть! — возразил он и похлопал ладонью по накладному карману своей военной рубашки. — Все наши получили пропуска на сутки. Из-за съемки.

— Но съемка же будет завтра утром! Где ты собираешься ночевать?

— У одной доброй девочки! — подмигнул Брайт.

— Ах, да, конечно! У Джейн?

— Ты догадлив… Так едем?

— Едем! — ответил я. — Только мне надо забрать кое-что из моих вещей.

Никаких «вещей» у меня здесь не было. Я собирался забрать лишь брошюру, которую обязательно хотел дочитать.

— Вернусь через минуту! — крикнул я Брайту уже на ходу…

Мы мчались по вечернему, тускло освещенному Берлину, когда Брайт обратился ко мне:

— Да, кстати. Ты, кажется, сказал, что тоже разыскивал меня. Не спрашиваю, знаю зачем. Догадываюсь. Наверное, хотел узнать, какое впечатление на наших произвела та история у Стюарта? Верно? Что ж, отвечу: двоякое. Стюарта не любят. Сноб. С другой стороны, та версия варшавского восстания, о которой говорила Урсула, слишком въелась в наше сознание, чтобы тебе так сразу поверили. Однако сенсация получилась. Ты знаешь, что Би-би-си на следующее утро передало, как ты врезал самому Черчиллю. Дошло это до тебя?

— Дошло! — с мрачной усмешкой ответил я, а про себя подумал: «Если бы ты знал, что произошло потом!..» — И еще кое-что — этого ты не знаешь наверняка, — не дожидаясь моих вопросов, продолжал Брайт. — Ребята рассказывают, что Стюарт эту Урсулу купил.

— В каком смысле?

— О, святой Яков! — воскликнул Брайт. — Ну, как покупают нужных людей? Конгрессменов, партийных боссов? Конечно, не так, как бутылку виски в магазине, — темный ты человек! Бизнес имеет много форм. Говорят, что Стюарт обещал Урсуле отправить ее в Англию и обеспечить там хорошее место. Конечно, если она выступит как надо. Вот и все, что могу тебе сказать.

— А мне хотелось узнать от тебя другое, — признался я. — Ты что-нибудь слышал о приезде польской правительственной делегации?

— Из Лондона?

— Из Варшавы. В Лондоне английское, а не польское правительство.

Брайт встрепенулся, как гончая, почуявшая дичь:

— Когда приезжают? На чем?

— Вот об этом-то я и хотел тебя спросить. Думал, ты знаешь.

— Понятия не имею. А на кой черт их сюда вызывают? Насколько я знаю, ни Трумэн, ни Черчилль не хотят иметь дело с варшавскими поляками.

— Хотят или не хотят, а, видимо, придется.

— На них стоит тратить пленку?.. Ну, этих варшавских поляков — снимать?

— Я бы на твоем месте снял. Только кого именно, где и когда — не знаю.

— В Штатах за такие слова репортер вылетел бы из редакции немедленно, — объяснил мне Брайт. — Такой репортер не стоит и цента.

Я промолчал. Главное для меня стало ясным: он знал о приезде поляков еще меньше, чем я. Точнее, вообще ничего не знал. Хотелось съязвить — спросить у Брайта, во сколько центов он в этом случае оценивает себя самого. Но это была бы бесцельная перепалка. Да и зачем обижать Брайта?

— Спасибо тебе, Чарли, — сказал я вместо этого, кладя руку на его колено. — И за поддержку там, у Стюарта спасибо, и за то, что разыскал меня.

— Не за что благодарить. Мне это не стоило ни доллара, — в своей обычной манере ответил он и еще сильнее нажал на газ, обгоняя одну за другой впереди идущие машины.

— Хочу обратить твое внимание… — начал было я, но в это время на нашем пути возник очередной грузовик. Брайт несколько секунд сигналил. Безрезультатно. Грузовик не уступал дорогу — очевидно, и там за рулем сидел норовистый водитель.

Тогда Чарли включил полный свет фар. И тут перед моими глазами появились написанные белой краской на заднем борту грузовика строчки:

— Что ты хотел мне сказать? — спросил Брайт.

— Да вот, то же самое: Drive carefully!

На самом деле я, кажется, хотел ему напомнить, что не все измеряется долларами.

…Итак, 25 июля ровно в одиннадцать часов дня Трумэн, Сталин и Черчилль, сопровождаемые переводчиками, вошли в зал заседаний. Но на полдороге к большому круглому столу они остановились и пожали друг другу руки. При этом Трумэн сказал:

— Сегодня до некоторой степени знаменательный день, джентльмены: нам предстоит на короткое время прервать наши заседания. Вчера мы дали согласие нашим страждущим журналистам уделить им несколько минут. Они хотят запечатлеть нас втроем…

— На случай моего политического некролога? — с наигранной веселостью подхватил Черчилль.

Какого усилия воли потребовала от него эта напускная веселость! Утром, после раннего завтрака в постели, он угрюмо сообщил своему врачу Морану:

— Я видел отвратительный сон. Мне приснилось, что моя жизнь кончена. Я совершенно отчетливо видел свой собственный труп, покрытый белой простыней. Он лежал на столе в пустой комнате. Из-под простыни выглядывают мои голые ноги…

Но сейчас Черчилль широко улыбался, и никто со стороны не мог бы догадаться, чего стоила ему эта улыбка.

Улыбался и Трумэн. И его улыбка тоже была натянутой: по вине Черчилля у него, по сути дела, сорвался разговор с поляками.

Улыбался и Сталин. Казалось, что предстоящее фотографирование и в самом деле было ему приятно.

— Тогда, — после короткой паузы сказал Трумэн, — приглашаю вас пройти к главному подъезду.

Этим подъездом участники Конференции почти не пользовались — каждая делегация предпочитала боковые подъезды, из которых она попадала сразу в свои рабочие комнаты.

Воронов стоял в толпе советских, американских, французских и английских фото— и кинокорреспондентов, прижимая к груди свой «ФЭД». Они уже не менее часа находились здесь, болтая и щелкая для проверки затворами фотоаппаратов, включали моторчики киноаппаратов.

Время от времени кому-нибудь из журналистов мерещилось, что за плотно закрытыми дверями подъезда началось какое-то движение. Он восклицал по-английски или по-французски: «Тихо!» И все разговоры мгновенно смолкали, десятки фотообъективов нацеливались на дверь.

Брайт находился в двух-трех шагах от Воронова, балагурил, кажется, больше всех, предлагал пари на то, кто из «Большой тройки» покажется в дверях первым, но в то же время, как снайпер, держал свое оружие — «Спид» — наготове.