Александр Чаковский - Победа

— Настоящим объявляю третий этап Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе завершенным.

Я встал в очередь к столу, на котором уже были разложены объемистые фолианты только что подписанного Акта. Потом отошел в сторону и стал перелистывать его… Да! Сюда, кажется, вошло все необходимое для обеспечения мира и безопасности в Европе. Три раздела. Границы, сокращение гонки вооружений, разрядка. Экономические и торговые отношения. Гуманитарный раздел…

Мне захотелось побыть одному, наедине с самим собой пережить переполнявшее меня чувство радости, восстановить в памяти своей все события последних трех дней. Вышел в парк и зашагал к поблескивавшему невдалеке заливу. На полпути услышал оклик:

— Майкл!

«Не оборачивайся, не оборачивайся!» — требовал какой-то внутренний голос, похожий на тот, какой твердил герою знаменитой повести Гоголя Хоме Бруту: «Не гляди!»

«Не вытерпел он и глянул…» Я хорошо помнил, что последовало затем у Гоголя. И все-таки тоже не выдержал и обернулся.

И увидел Брайта. Он приближался ко мне быстрыми шагами. Что оставалось делать? Бежать? Но метрах в десяти водная поверхность преграждала мне путь. Повернуть обратно? Это значило столкнуться лицом к лицу с Брайтом.

На самом берегу я вынужден был остановиться. Через минуту Брайт уже был рядом.

— Ты не хочешь видеть меня? Знаю. Презираешь? И это знаю…

Я молчал.

— Ты ни разу не встретил меня во время Совещания, — я постарался, чтобы такой встречи не произошло, — продолжал говорить Брайт. — Ты по отношению ко мне имеешь право на все: на ненависть, на презрение, на молчание. Но у меня тоже есть право. Единственное. И я от него не отступлюсь.

— Какое у тебя есть право, подонок? — спросил я.

— Право быть выслушанным. Я хочу говорить и буду говорить. А ты можешь молчать. Выслушать меня — единственное, о чем я прошу. После этого мы уже не увидимся. Никогда! Я постараюсь.

Что мне было делать? Повернуться и дать ему по морде — благо этого никто бы не заметил? Но драка?! Драка с этим человеком!.. Да это и не человек — мразь. Наверняка платный агент ЦРУ, ФБР или… какие там еще существуют у них «спецслужбы»!

Я по-прежнему молчал, глядя на поверхность залива.

— Знаю, ты прочел мою книгу о Потсдаме… — начал было Брайт, но тут уже я не выдержал.

— Книгу?! — воскликнул я, оборачиваясь. — Ты называешь этот пасквиль, эту клевету, эту низкую ложь книгой?.. А когда начнешь поливать грязью Хельсинки? Завтра же или подождешь немного?

— Можешь оскорблять меня как хочешь, — с несвойственным ему смирением произнес Брайт. — Даже ударить. Я стерплю.

— Скажите, какой Иисус Христос явился! Он стерпит!

— И ты ни о чем не хочешь спросить меня? Ни одного человеческого слова не осталось для меня в твоем сердце?

— Я бы мог задать только один вопрос: как ты мог?! Но вопросы задаются людям. А ты слизняк. Предатель! Предал наше общее прошлое, нашу молодость, нашу дружбу, наши пусть неоправдавшиеся надежды! Неужели Джейн не чувствует омерзения, когда ложится с тобой в постель? Неужели ты можешь смотреть в глаза сыну?

— Джейн давно не ложится со мной в постель, а глаза сына закрыты…

Брайт произнес это таким странным, таким отрешенным голосом, что я опять не вытерпел и, обернувшись, посмотрел ему в лицо. И оно показалось мне страшным. Мне почудилось, что за этой обвислой кожей ничего нет — ни мяса, ни сухожилий. Брайт походил на мумию, из которой все выпотрошили, а набальзамировать забыли…

— Ничтожество! — сказал я. — Что заставило тебя стать клеветником? Деньги? Но, судя по тому, что мне известно о твоем бунгало с бассейном, ты не умирал с голода… Семейные обстоятельства?.. Может быть, ты стал наркоманом и тебе потребовались деньги на очередную порцию марихуаны или героина?.. Или предложили повышение по службе?.. Видел я тебя на побегушках у Стюарта — такой службе не позавидуешь!.. Что же, наконец, заставило тебя пойти на подлог?

— Жизнь.

— О, знаем мы таких «жизнестрадальцев»! Скажите пожалуйста, жизнь его заставила! Обычное самооправдание проституток в моменты пьяного раскаяния. И что значит в твоем понимании «жизнь»? Ты живешь в мире бизнеса и доволен этим. Нет у тебя никаких убеждений, веришь ты только в доллар. Этот зеленый кусок бумаги для тебя все — и бог и совесть! Так вот, пойди и скажи своей жене, что бывший твой товарищ, тот, который присутствовал на твоей помолвке с нею, назвал тебя подлецом. И сыну признайся, что ты предатель!

— У меня нет сына, Майкл, — тихо ответил Брайт, и я почему-то обратил внимание на то, что у него во рту недостает нескольких зубов. — У меня нет Джейн, — продолжал он. — У меня никого нет. Разве что Стюарту передать твои слова? Но он будет только рад такому моему унижению… Я сидел сейчас в соседней комнате и по отводному каналу от звукозаписывающей аппаратуры слушал твою дискуссию. Очень сожалею, что ее никто уже более не услышит. Стюарт приказал стереть всю запись с пленки. Он рассчитывал выставить тебя на посмешище. Загнать в капкан. Не получилось… Но такие, как он, не останавливаются на полпути. Эта зеленая книга их не удержит! — Он кивнул на Заключительный акт, который я прижимал к груди.

Что-то дрогнуло во мне. Но я приказал себе: не распускайся! Тем не менее подсознательно я уже сделал уступку Брайту. Нет, я не простил его, да он и сам еще ни слова не сказал в свое оправдание… Откуда им взяться, таким словам?.. Но я уступил ему уже потому, что позволил себе выслушать его. Ладно, плюнуть в физиономию ему еще успею. И как-то непроизвольно я снизошел до продолжения разговора с Брайтом:

— Три дня назад ты сам рассказывал мне, как преуспел, возвратившись с войны. Окончил колледж. Женился. Родил сына. Возглавил иностранный отдел какой-то там газеты. Значит, все это была ложь?

— Нет, правда, — покачал головой Брайт. — Сначала так и было.

— Кто же виноват, что потом, насколько я сейчас могу понять, все изменилось?

— Ты.

— Я?!

Это уж было сверхнахальством! Оболгал Потсдам, а теперь намерен оклеветать меня?

— Да, именно ты! — повторил Брайт с непонятной ожесточенностью. И добавил упавшим голосом: — Они так сказали.

— Кто «они», черт тебя побери со всеми твоими загадками?!

— Джентльмены из комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.

— Но при чем же тут я? И как ты попал в эту комиссию? Что ты, политический деятель, что ли? Кому ты там нужен?

— Будешь слушать?

— Буду, — пообещал я. — Говори.

Мы опустились на шелковистую траву и некоторое время оба молчали. Я выжидающе смотрел на Брайта. Но он, казалось, забыл о моем присутствии, глядя на водную гладь. Потом все-таки перевел взгляд на меня и заговорил:

— Тогда я тебе не врал. По возвращении из Германии действительно получил приличное пособие как ветеран войны, поступил в «Колумбийку», окончил колледж… Свадьбу с Джейн отпраздновали. Она тоже пошла в гору: после Потсдама к ней стали проявлять особое доверие, назначили старшей машинисткой…