Юрий Тубольцев - Тиберий

Наконец, Азиний Галл инициировал ответ сената принцепсу, выдержанный в тонах унизительного подобострастия, который, однако, призывал правителя прямо указать персоны, вызвавшие его гнев.

Тиберий угодил в собственную ловушку и мысленно подверг ненавистного Галла всем казням, освоенным на необъятных просторах Средиземноморья. Однако Сеян его успокоил, объяснив, что главная цель достигнута: Агриппине брошен открытый вызов, и если она впредь посмеет сеять смуту, расправы ей не миновать. Дерзкий запрос Азиния Галла был оставлен без внимания, что само по себе служило суровым ответом.

Угрозы принцепса Агриппине и Нерону, которые ввиду их неопределенности можно было отнести и ко всем прочим римлянам, не остались в тайне от народа. Плебс негодовал и проклинал Тиберия, пугливо озираясь по сторонам. Этот страх перед соглядатаями и доносчиками стал новым явлением в палитре отрицательных эмоций столицы.

Вдобавок ко всем неприятностям больного душою государства поднялось восстание в Германии. В войну вступило бедное племя фризов. Фризы давно жили в подчинении у римлян и платили им дань. Учитывая скудость их земель, Рим установил им самый низкий налог. Однако местные чиновники из числа центурионов самовольно увеличили поборы. Но чем больше добычи они получали, тем свирепее их терзала жадность. В конце концов германцам пришлось распла-чиваться с ними женами и детьми, отдавая их в рабство. Закономерным итогом торжества алчности стала война. Погибло более тысячи римлян. Но особенно представителей великого народа удручало ощущение своей виновности. Некогда римляне вели только те войны, которые считали справедливыми. Сознание собственной правоты служило основой их гордости, а гордость являлась стержнем победного характера. Причем их ориентация на справедливость в между-народных отношениях позволила им завоевать признание многих стран и добыть могущественных союзников. И вот теперь на примере инцидента с фризами римляне могли видеть глубину своего падения. Их душил стыд, который усугублял пессимизм восприятия внутренних конфликтов.

Стремясь хоть как-то подлечить психику народа, сенаторы постановили воздвигнуть жертвенники Милосердию и Дружбе, а, поскольку в то время все деяния сопровождались лестью властям, рядом с этими жертвенниками было решено установить статуи Тиберия и Сеяна. Видимо, такая стража отпугнула светлых божеств, и возведение священных сооружений не оздоровило моральную атмосферу на семи холмах. По крайней мере, никто из тогдашних римлян не сознался, что ему довелось повстречать на форуме либо в Каринах улыбающуюся Дружбу или приветливое Милосердие.

Если на город не сошла небесная благодать, людям оставалось воззвать к земным, так сказать, самодельным богам. Сенат начал призывать принцепса и его великого сподвижника в столицу, дабы те своим появлением оживили эмоции народа. Развернувшаяся пропагандистская кампания убедила римские массы в том, что их неудовлетворенность жизнью вызвана исключительно пренебрежением правителя. Плебсу казалось вполне достаточным для счастья узреть престарелого Тиберия на форуме. Уже и сам италийский воздух был напоен флюидами народной тоски по принцепсу. Эти флюиды миновали преторианские редуты и достигли Тиберия.

Тот, как обычно, долго раздумывал, а потом вызвал Сеяна и высказал озабоченность в связи с назревшей необходимостью посетить столицу.

— Как возлюбил тебя плебс, Цезарь! — воскликнул Сеян, стараясь поднять настроение своему императору.

— Какая же это любовь? — скривился Тиберий.

— Ну, не любовь, так страсть. Как иначе назвать подобную жажду встречи?

Сеян коротко хохотнул и более серьезным тоном сказал:

— Я давно советовал тебе, Цезарь, покинуть оголтелую столицу. Ныне и ты пребываешь в покое, располагающем к раздумьям настоящего правителя-философа, каким ты являешься, и чернь к тебе благоволит. Достаточно было постоянно напоминать толпе о тебе, чтобы пробудить в ней интерес и почтение. Простолюдины не могли замкнуть слуховые впечатления на зрительный образ, что и вызвало зуд их желаний.

— Может быть, ты прав. Но как быть теперь? — покусывая нижнюю губу, возвратился к исходному вопросу Тиберий. — Нужно ехать в Рим, чтобы сбить волну этих страстей.

— Ни в коем случае, мой Цезарь! — уверенно заявил Сеян. — Сломаем всю игру.

— Но не ответить на народный призыв и воззвания сената мы не можем.

— Давай ответим, только так, чтобы оставить за собою инициативу. Интрига должна сохраниться.

Сеян замолк, довольный растерянностью принцепса, с надеждой ожидающего продолжения.

— Я думаю, Цезарь, ты и сам знаешь, что делать, и ждешь от меня не ответа, а лишь подтверждения собственной догадке, — неспешно заговорил главный преторианец, держа в напряжении Тиберия. — Как ты и желаешь, Цезарь, мы сделаем шаг к народу, но только один шаг. Обойдемся без фамильярностей. Да, мы покинем нашу цитадель и на время обоснуемся на кампанском побережье. Пусть все, кто хочет видеть нас… тебя, Цезарь, покинут свои столичные норы или дворцы и идут две сотни миль к тебе на поклон. Это уменьшит толпу и сделает ее более послушной. Паломникам легче уверовать в бога.

— Ты, Луций Элий, в хитрости не уступишь самой Августе, — сказал Тиберий и омрачился, вспомнив о матери.

— Иначе я не удостоился бы твоего доверия, Цезарь.

Принцепс одобрил предложение Сеяна, и вскоре гражданам предстали две величественные фигуры: Тиберий вместо Милосердия и Сеян в качестве символа Дружбы.

В Кампанию устремился поток столичных жителей, чтобы лицезреть своих кумиров. Тут были самые доверчивые, поддавшиеся внушению пропаганды, и самые корыстные, дерзнувшие припасть к стопам могущественных людей в расчете на добычу. Первые большей частью направились к порогу жилища принцепса, а вторые атаковали многочисленных привратников и стражников Сеяна. Поскольку вторые действовали энергичнее, то первые в силу своей внушаемости вскоре тоже переметнулись в стан поклонников префекта. Толпа у дома Сеяна намного превзошла рыхлое людское скопление, ищущее благоволения принцепса. Причем Тиберий и вел себя гораздо демократичнее в общении с народом, чем Сеян, пробиться к которому можно было, только пообещав услугу.

В те дни многие сенаторы продали свою честь Сеяну, заключив политические сделки, а другие были ошеломлены жестоким отказом и готовились к ссылке, понимая, что в Риме им рассчитывать не на что. Тем временем Тиберий, введенный в заблуждение изъявлениями народной любви, расшаркивался с простолюдинами, расточая свои милости вхолостую. Именно тогда римляне в полной мере осознали, кто есть кто в их государстве. Сеян был гораздо понятнее и сенаторам, и предпринимателям, чем многогранный Тиберий. Один распоряжался и заключал сделки, а другой по-старинке пытался взаимодействовать с людьми. Сделка подразумевает две враждебные стороны и определяет собою условия временного равновесия, сиюминутный компромисс в точке пересечения интересов. А взаимодействие требует единения, что было недостижимо в эпоху разобщения людей, распада социума на отдельные индивиды и группы, в свою очередь подверженные разложению.