Юрий Тубольцев - Тиберий

— Какая низость! — воскликнул Тиберий, прочитав послание. Он презирал их всех: и Сабина, и провокаторов-разоблачителей. Если бы письмо содержало только итог аферы, дело взволновало бы его всерьез. Но моральная нечистоплотность сенаторов, гордившихся низким интриганством и выставлявших его напоказ, вызывала отвращение. Тиберий хотел тут же уничтожить письмо, но передумал и сохранил его как улику, только пока не знал, против кого.

Он вызвал Сеяна. Тот с присущим ему хладнокровием прочитал документ и объявил его достоверным. Оказалось, что префект тоже шел по следу коварного Сабина. Вдобавок к сведениям, изложенным в письме, он назвал имена богатых вольноотпущенников, с которыми контактировал Сабин, готовя покушение на правителя. Тогда Тиберия охватил страх.

— Если мы каждый месяц раскрываем новый заговор, то сколько же их всего! — изумился он. — Почему меня так ненавидят?

— Ты противишься пороку, потому дурные люди злоумышляют против тебя, — спокойно разъяснил Сеян.

— И то правда… — легко согласился Тиберий, довольный, что Сеян, как всегда, угадал его потаенную мысль.

— Только добродетельных людей больше. Они не допустят, чтобы свершилось худое. Вот, хотя бы, эти четверо…

— Правильно, Луций, надо их поощрить, как следует, — подхватил Тиберий и, проводив Сеяна, тут же взялся составлять послание в сенат.

Письмо принцепса было прочитано в праздничной атмосфере первого дня года. Оно действительно начиналось с новогодних поздравлений, а вот заканчивалось сообщением о раскрытом преступлении. Тиберий с несвойственной ему прямотой обвинял Тития Сабина в подготовке покушения и прилагал к письму имеющиеся у него улики. Сенаторам пришлось поспешно провести обряд вступления в должность новых магистратов, рекомендованных им Сеяном от имени принцепса, скороговоркой пробормотать воззвания к богам, чтобы поскорее начать судебный процесс.

Конечно же, Сабин был осужден и приговорен к смертной казни. Ему обмотали голову краем тоги и отправили его в тюрьму. Зловещая процессия вышла на улицы праздничного Рима. Народ, завидев это шествие, в ужасе разбегался. В такой священный день, когда приносились жертвы и обеты богам, посредством которых как бы возобновлялся ежегодный договор с небесами о покровительстве с одной стороны и почитании — с другой, считалось кощунственным не только сделать что-либо дурное, но и произнести злое слово. Люди роптали: совсем недавно рухнул амфитеатр, пожар выжег целый район, чего же ждать от года, который начинается с казни? А Сабин, которого грубо влекли на смерть, кричал, в последний раз взывая к согражданам, о том, что они являются свидетелями жертвоприношения Сеяну, новому божеству Рима.

Казнив Сабина, Тиберий убил остатки доверия римлян к власти. Особенно всех возмутило презрение принцепса к святыням и праздникам Отечества. Удручала граждан и обстановка тотальной слежки. Уже давно римляне опасались незнакомых людей, подозревая в них соглядатаев принцепса, а теперь они страшились стен и крыш собственных жилищ. "Тиран ушел, но тирания осталась! — говорили на форуме. — Она овладела сознанием людей, проникла в дома и храмы, она повсюду! Горе несчастному Риму!"

Тиберий ничего не знал об этих чувствах римлян. Сеян берег своего императора и доводил до него лишь тот морально-политический негатив столицы, который был нужен для дела. Ныне Тиберий уже не слышал недовольный рокот Форума, грозивший палатинским дворцам. Теперь его слух ласкал дружелюбный плеск синих волн, несущих привет Нептуна скалам острова. Он, конечно, помнил, что там, за полной чашей Кратера в двух сотнях миль существует город, сосредоточивший в себе всю злобу мира, бурлящий агрессией, не в пример спокойному Везувию, флегматично покуривающему трубку на горизонте. Но здесь Тиберия защищали море и крутые берега, а еще кордоны преторианцев Сеяна. Он предполагал, что испорченный плебс, равно осуждающий все деяния принцепса, роптал и в ответ на расправу с очередным пособником преступной Агриппины, но так на его памяти было всегда. "Какой спрос с этих людей? — думал он. — Их разум слеп, они не способны понять, что мой суд заменяет войско, а приговоры предотвращают гражданскую войну. Эти действия служат предо-стережением Агриппине и Нерону и сдерживают их. Все возмущены нашими атаками на приближенных Агриппины, но никого не удивляет, что сама она все еще на свободе. Никто не ценит моего терпения… никто ничего не ценит. Как унизительно жить среди таких людей!"

Тиберий судил о настоящем с позиций прошлого. Пространственно удалившись от Рима, он выпал и из его временной шкалы. В негодующем хоре столичного люда появились новые ноты, но принцепс их не слышал. Он воспринимал римскую жизнь глазами и ушами Сеяна. Однако зрение и слух — главным образом мозговые процессы, а у Сеяна был свой мозг.

Более объективную информацию Тиберий имел о провинциях, поскольку непосредственно общался со своими представителями в дальних странах. Правда, и их он принимал на Капреях все реже, отводя основную роль в управлении провинциями переписке.

Состояние дел на огромных просторах государства за пределами Италии позволяло принцепсу гордиться собою и свысока взирать на истеричную столицу. Умелым подбором наместников, рациональной налоговой политикой и ограничением деятельности откупщиков Тиберий оздоровил экономику большинства провинций. Благоприятно сказывались и условия мира, который принцепс поддерживал за счет тонкой дипломатии.

Однако о благополучии провинций можно было говорить, только имея в виду предшествовавшую эпоху кровавых войн, сопровождав-шихся жестокими поборами и прямым грабежом, а также в сравнении со столицей. Рим уже давно обезумел от власти, богатства и безделья, а окраины все еще бились в нравственных конвульсиях, мучительно расставаясь с человеческими условиями жизни. Жертвы столицы половину дней в году сходили с ума в шумных празднествах. Сознание провинциалов тоже подвергалось загрязнению увеселительными зрелищами, цирки и амфитеатры широким фронтом наступали по всему Средиземноморью, как некогда римские легионы. Но все же у населения окраин еще оставались свободные мозговые клетки. Северяне и африканцы задействовали их в разжигании междоусобиц, а просвещенный грекоязычный Восток страдал в попытках осмысления собственного падения. Просвещенность этих людей также была относительной. Они уже не могли цельно воспринимать труды Платона, Хрисиппа или Посидония и выхватывали из них лишь фрагменты. Эпоха философии минула, вновь из тьмы веков возвратилась пора торжества суеверий и религий. Новые верования строились на вульгарной интерпретации доктрин стоицизма, платонизма и в меньшей степени других философских школ. Люди отчаялись найти собственный путь к нравственному спасению из омута корысти, и в своей слабости уповали на высшие силы.