Юрий Тубольцев - Тиберий

Тиберий не хотел покидать курортную зону, поэтому после долгих колебаний избрал своим убежищем от людей остров Капреи. Это была известняковая гора, вздымающаяся крутой глыбой над морской пучиной в трех тысячах шагов от ближайшего берега — Суррентского мыса. Весь остров можно было бы обойти за два часа, если бы порою не приходилось карабкаться по крутым тропам. Удобной гавани здесь не было, и добирались сюда на маленьких суденышках. Такая труднодоступность острова в глазах Тиберия являлась важным достоинством. Зима тут была мягкой, а летний зной ослаблялся западным ветром. Издревле на Капреях жили греки, долгое время остров принадлежал неаполитанцам, а потом его облюбовал Август и сделал своим поместьем. По его распоряжению там была возведена вилла, и на первое время Тиберий разместился в ней, но позднее развернул строительство с тем, чтобы превратить остров в свой особый, сказочный мир, резко отличающийся от Рима.

Тиберий обосновался на Капреях как наследник Августа. Поэтому он на законном основании начал обустраивать остров по своему усмотрению. Малочисленные жители были переселены на кампанское побережье. На прежнем месте остались только те, кто вызвался снабжать приближенных и слуг принцепса продуктами. Была оборудована одна гавань, которую взяли под охрану преторианцы, все прочие мостки и причалы по приказу принцепса уничтожили и разрушили тропинки, ведущие от воды наверх. Тиберий стремился к уединению. Он хотел превратить эту каменную глыбу в неприступную крепость, чтобы укрыться в ней от назойливого внимания своих непоседливых подданных.

Удовлетворенно отмечая результаты проведенной работы, Тиберий с грустным торжеством смотрел на береговую линию Кампании, где даже с такого расстояния угадывалась муравьиная суета жизни, и находил в себе новые страхи. То там, то здесь ему виделись уязвимые места его убежища. Он призывал Сеяна, и префект бросал отряды рабов и преторианцев на дополнительное укрепление природной цитадели.

В сказочно прекрасном пейзаже, открывавшемся с острова на Неаполитанский залив, называвшийся тогда Кратером, и прилегающие сады и виноградники плодороднейшей области Италии, глаза Тиберия радовала только пепельная верхушка Везувия. Этот "облысевший" во время давнего извержения "старик" одиноко возвышался над утонув-шими в зелени окрестностями и отчужденно взирал вдаль поверх многочисленных городков, пристроившихся у его подножия. Настырная зелень, побуждаемая людской активностью, карабкалась по склонам, норовя поглотить этого великана. Основание горы было покрыто виллами богачей, словно язвами, сеть виноградников оплела могучий торс. Однако Везувий сопротивлялся, и его гордая глава столетьями господствовала над ненадежной пышностью низин. Наверное, Тиберий еще сильнее проникся бы идеей о сходстве их судеб и характеров, если бы вдруг узнал, что через пятьдесят лет Везувий взорвется и изрыгнет огонь и лаву на людей, которые разучились понимать своих принцепсов.

Разделительная полоса воды и обрывистые берега острова успокаивали Тиберия. Ныне он чувствовал себя почти так же комфортно, как в германских лесах, когда его окружали верные легионеры, а по ту сторону лагерного вала находились враги. В Риме же все было перемешано в единую массу. Конкуренты метили в соратники, противники выдавали себя за друзей, родные строили козни под личиной любви, а плебс встречал ненавистью всякого, кто представал ему с открытым лицом, будучи приученным распознавать только ярко разрисованные актерские маски. Там господствовала ложь, которая извратила взаимосвязи между людьми и тем самым сделала их противниками самим себе. И вот теперь Тиберий физически отстранился от этого фальшивого мира, отделился от него морем, отгородился стенами неприступных скал. Здесь принцепса сопровождали только рабы и стража. Ему было одиноко, зато спокойно. Он испытывал чувство моральной чистоты и с наслаждением вдыхал влажный морской воздух. Однако по ночам его еще мучили кошмары, мерещились заговоры, чудились крадущиеся во тьме убийцы, подосланные помешанной на власти Агриппиной. Тогда он просыпался в холодном поту и тревожно озирал комнату. Начиная с раннего детства, и все годы изнурительно длинной жизни его преследовали скрытые опасности. От постоянного психического напряжения у него выработалась способность видеть в темноте. Едва очнувшись от сна, он мог точно сориентироваться в ночном мраке. Но такой чудесной способности хватало лишь на несколько мгновений, потом взор тонул во тьме, как у обычных людей.

И все-таки Тиберий постепенно оживал. Избавившись от тумаков оскорблений, уколов клеветы и пощечин сплетен, его душа начала выздоравливать. Первое время он вообще не выносил человеческого вида. Даже рабы старались не показываться ему на глаза. В положенный час они накрывали на стол, подавали одежду, мыли туалетную губку и ставили у входа крытые носилки, а сами тут же исчезали. Лишь после того, как принцепс садился в лектику и задергивал штору, носильщики выходили из укрытия и приступали к своим обязанностям. Но, оставаясь невидимыми, они все равно раздражали Тиберия, потому он чаще ходил пешком в отдалении от сопровождавших его преторианцев. Такое уединение среди скал и глубоких вод умиротворяющее действовало на его истерзанную психику. Благодаря строгой диете на общение, он вскоре уже мог терпеть молчаливое присутствие слуг, а потом начал понемногу разговаривать со своими греками.

Воодушевленный надеждой обрести первозданное ощущение жизни, Тиберий изо дня в день бродил по узким опасным тропам, укрепляя дух и закаляя тело. Но однажды перед ним внезапно возник рослый человек, явившийся прямо из пропасти, разверзшейся над морской пучиной. Незнакомец был вооружен чем-то похожим на толстый меч, которым он явно грозил принцепсу. Вид человека, да еще в столь недоступном месте заставил Тиберия вскрикнуть. Всякий раз, идя к людям — в сенат, на форум или к обеденному ложу в кругу приближенных и родных — он предварительно настраивался на внутреннюю борьбу, заковывал душу в латы воли, смирял гордость и подчинял разум расчету. А здесь его застали врасплох, и он испытал приступ ужаса и отвращения.

В следующее мгновение Тиберий понял, что перед ним всего лишь рыбак, который поймал огромную краснобородку и, алча награды, вскарабкался по отвесной скале. Однако успокоиться затворник уже не мог. Этот человек разрушил его иллюзию, будто здесь ему удастся укрыться от людской назойливости. Его надежды обернулись обманом, а усилия в обретении душевного равновесия оказались тщетными.

Принцепс был в бешенстве и всю свою ненависть к миру выплеснул на рыбака, упорно сующего ему злосчастную краснобородку.