Юрий Тубольцев - Тиберий

Римлян охватил мистический страх. Если "Тиберий" даже в огне не горит, то, значит, ему благоволят боги — решили они, и сенат постановил переименовать Целиев холм в Священный. Однако, помимо эмоционального удара, пожар нанес гигантский материальный ущерб. Это и заставило принцепса вмешаться.

Тиберий организовал своих чиновников на проведение тщательного расследования, чтобы выявить жертв стихии, размеры убытка и отсортировать пострадавших от проходимцев, которые попытаются нажиться на беде. Принцепс умел подбирать людей, поэтому его команда честно исполнила долг, невзирая на лица, звания и богатство. Всем погорельцам были возмещены потери из средств императорской казны. Мероприятие прошло столь четко, без малейших злоупот-реблений, что даже плебс восхвалил своего правителя, а сенат вынес принцепсу официальную благодарность.

За тринадцать лет правления Тиберий впервые столкнулся с проявлением народной любви. Здесь, в Кампании, его и прежде донимали любопытные сограждане. Проклиная тирана за глаза, они бежали к нему на поклон, едва завидев его процессию, либо услышав, что он остановился в их муниципии. Даже заслоны преторианцев не всегда могли сдержать этих фанатов громкого титула. Именно титулу они и несли свои хвалы, потому, прорвавшись к Тиберию, не могли сказать ему ничего вразумительного. Зато потом они до конца жизни красочно расписывали соседям аудиенцию у принцепса, на которой ими якобы даже были высказаны критические замечания прямо в глаза страшному тирану. Теперь же поток идолопоклонников многократно возрос, и Тиберий задыхался в удушающих парах безумной народной любви. Эта любовь была так же слепа, как и ненависть, и по сути ничем от нее не отличалась. Народ походил на актера, поочередно надевающего трагическую и комическую маски, только он не сознавал, что на нем маска, так как давно лишился собственного лица. Чувства плебса имели не большую ценность, чем мечтания евнуха о царице в гареме восточного деспота. На свою беду Тиберий был слишком проницателен. Его раздражала ложная слава, он прятался от народа, но безуспешно. Поклонники проникали к нему обманом, атаковали его карету в узких местах дороги, где трудно было развернуться преторианцам, писали крикливые фразы на стенах домов, собирались на крышах близлежащих зданий и оглушали его истошным восторгом.

"Я совершил много гораздо более значимых дел, почему же тогда меня проклинали, а теперь восхваляют?" — задавался вопросом Тиберий. Всякий раз, глядя на беснующуюся в ликовании толпу, он думал, какую реакцию вызовет его следующий шаг. "Чьей прихотью определяются ваши настроения? — мысленно вопрошал он скопления плебса, то там, то здесь перекрывающие ему путь. — Игрою случая, происками моих врагов? Но врагов у меня не стало меньше, почему же грязь вашей злобы теперь сменилась грязью любви?"

Однако Тиберий понимал, что даже иррациональным чувствам плебса есть рациональное объяснение. В итоге мучительных раздумий он пришел к выводу, что разгадка феномена смены полярности симпатий сограждан лежит на пересечении двух событий: жесточайших катастроф, обрушившихся на город с его уходом, и чудесным сохранением статуи при пожаре. "Они решили, будто боги гневаются на них за изгнание правителя, определенного им судьбою государства, и особым знаком велят им просить его о прощении, — решил Тиберий и грустно усмехнулся, — похвалами мне они заискивают перед богами! Я так и знал, что их благие чувства принадлежат не мне".

После этого прозрения принцепс с еще большей неприязнью встречал проявления народной активности по отношению к нему. Он не умел заставить себя размахивать руками, хвататься за сердце и интенсивно, чтобы было видно с галерки, улыбаться. А без этой пантомимы контакт с плебсом не мог быть успешным. Кроме того, Тиберий стеснялся своей внешности. Всю жизнь он был красавцем, высоким, плечистым, сильным с аристократически безупречным лицом, правда, надменность и сдержанность в проявлении эмоций делали его холодным красавцем. Но, как бы там ни было, а мужчины при нем в почтении смолкали, женщины терялись и глазели на него, как мелкие зверушки на удава. Однако годы правления, особенно, начиная со смерти Германика, резко состарили его. Казалось, страдания ума и боль души проступили наружу и явились всему миру в образе худой ссутулившейся фигуры с облысевшей макушкой, обрамленной редкими тонкими волосами, и красным лицом, покрытым угрями и залепленным пластырем. Он инстинктивно прятался от окружающих, словно по его облику они могли прочесть его пессимистические мысли и разгадать больную душу. Все восставало в нем против театрализованных взаимоотношений с народом. Он сторонился всякого общения, но особенно чурался больших масс, так как коммуникация в социуме строится по принципу конъюнкции интеллектов наиболее активных его представителей, то есть реализуется в области пересечения общих интересов. Чем шире круг общающихся, тем упрощеннее мысли.

Вскоре впечатление от катастроф в Фиденах и на Целии потускнело, и римляне, взглянув на происходящее обычным взором, заметили, что дряхлый правитель не изъявляет благосклонности к ним, несмотря на все их заигрывания. Тогда придуманная любовь бесследно испарилась, уступив место придуманной ненависти. Но Тиберию от этого не стало легче. Ажиотаж вокруг него не прекратился. Всюду, где он появлялся, простой люд стремился засвидетельствовать поклонение высокому титулу и неприязнь к ярлыку. Тиберий изнемогал под гнетом этого настырного внимания и не знал, куда бежать от крысиной пронырливости сограждан.

После тщетного блуждания по Кампании принцепс понял, что здесь ему не уйти от погони, однако удалиться от Рима он не мог. Тиберий должен был держать столицу под контролем, но возвратиться туда, в гущу бурных эмоций, которые захлестывали его даже здесь, казалось немыслимым. Одно только воспоминание о злобе Форума, агрессии Курии, скрытой под маской лести, и коварстве Палатина приводило его на грань сумасшествия. Сеян советовал Тиберию положиться на него и уехать на юг Италии. Принцепс безоговорочно верил соратнику после случая в пещере и часто отпускал его в Рим, чтобы управлять делами государства со ссылкой на него, Тиберия, но последовать этому совету не решался.

Тиберия не меньше, чем столичных обывателей, взволновал случай с его статуей на Целии. Как и большинство римлян, он был суеверен. Жизнь при дворе, вынуждавшая его скрывать от окружающих лучшие качества и прикидываться посредственностью, усугубила это свойство. Основополагающий закон природы требует от человека реализации своих способностей. Если он не может раскрыться в деятельности, то начинает фантазировать. Тиберий уповал на богов, надеясь, что они устроят все как должно, и потому внимательно относился к приметам, усматривая в них поощрения, предостережения и руководства к действию. Крутые зигзаги его судьбы будто бы и впрямь свидетель-ствовали о вмешательстве небожителей. Одинокая статуя посреди пепелища явно указывала Тиберию на участь победителя. Сначала он даже подумал о возвращении в Рим, однако, поразмыслив, решил, что знамение подтверждает его надежду воскреснуть добрым героем в другую эпоху, тогда, когда порочные поколения римлян обратятся в прах. Такая трактовка допускала его пребывание вне столицы, но не позволяла ему вовсе отойти от дел. Чтобы стать примером потомкам, он должен был до конца дней своих служить государству.