Юрий Тубольцев - Тиберий

Вскрылись и другие подвиги Ливиллы1 на службе у Сеяна. В итоге она была осуждена на смерть и казнена.

По мере расследования заговора дело разрасталось, как снежный ком. Вскоре стало ясно, что если процесс будет продолжаться дальше, то запачканной преступлением окажется вся верхушка римского общества. Но, несмотря на общее понимание ситуации, каждый в отдельности думал примерно так: "Авось, до меня пока не доберутся, а я еще утоплю в этой мутной волне пару — тройку своих недругов. Потом можно будет и остановиться". Частное, как всегда, разрушало общее, и еще долго над Римом гремели разоблачения и раздавался плач родственников казненных.

Народ приходил в ужас от страшной правды, свалившейся на него через внезапно образовавшуюся прореху в покрове лицемерия. Люди со страхом смотрели друг на друга, как бы вопрошая: "Как мы жили среди таких злодеев? Как могла выносить их земля? Куда смотрели боги? А что же будет с нами дальше?" В конце концов плебс узрел корень всех зол в Тиберии. "Порочный нрав принцепса притягивает дурных людей, отсюда все беды", — вынес приговор незадачливый Форум.

Однако самого Тиберия уже мало интересовало происходящее в Риме. Едва узнав, что Сеян схвачен, переворот предотвращен, он почувствовал слабость и ушел в свою самую защищенную виллу.

Его надолго свалила тяжелая болезнь. Сказались бессонные ночи и психическое напряжение последних месяцев. Так, недугом Тиберий расплатился за победу.

К ложу больного допускались только самые надежные люди. Среди них был и Калигула. Он лил слезы, умиляя сурового старца, и не мог нарадоваться на свое счастье. Судьба обещала избавить его сразу от обоих конкурентов: Сеян уже был казнен, а Тиберий вот-вот сам отпра-виться в след за своим другом-врагом. Правда, оставался еще брат Друз, но Гая вряд ли могли страшить родственные путы, ведь, по заверениям историков, он уже тогда находился в кровосмесительной связи со всеми тремя своими сестрами. Таково было славное семейство Германика.

Некоторым исследователям признание заговора Сеяна кажется слишком простым разрешением возникшего политического конфликта, и они пытаются существенно подправить античных авторов. Но мы не будем чураться простоты, если она имеет все основания быть истиной. Также подвергается сомнению связь Ливиллы с Сеяном и, соответственно, убийство Друза, несмотря на подробное изложение этой интриги у Тацита с указанием многих имен и существование других свидетельств. Однако попытка обелить репутацию Ливиллы не является таким уж джентльменским поступком, как это может показаться на первый взгляд, поскольку имеет конечной целью опять-таки отрицание заговора Сеяна, которого пытаются представить невинной жертвой Тиберия. Наверное, такие исследователи полагают, что Тиберий купил у эпохи патент на злодейства и являлся монополистом в этой области: он мог просчитать заранее, когда использовать Сеяна, а когда его убрать, а вот Сеяну строить далеко идущие планы не полагалось.

Можно привести немало доводов в опровержение позиции, отрицающей заговор Сеяна, причем не только со ссылкой на ту или иную букву античного источника, но и исходя из характера римского общества того периода, однако полемика по частным вопросам не является целью этой книги.

В Риме маниакальная обличительная активность сенаторов привела ко второй волне судебных расправ. Выяснилось, что многие из тех, кто участвовал в подавлении заговора, планировали при малейшем осложнении обстановки переметнуться к Сеяну. Теперь их обвиняли в этой двойной игре, и снова свершались казни, а состояния приговоренных переходили к доносчикам. У каждого казненного оставались друзья и родственники. Они тоже оказывались под подозрением. Но главным обличающим фактором по-прежнему являлся какой-нибудь контакт с Сеяном. Самого префекта уже давно не было в живых, а его имя все еще тянуло людей в могилу следом за своим носителем. Погиб и его старший сын.

До Тиберия доходили слухи о творящихся в столице безобразиях. Его возмущала спекуляция доносчиков на заговоре. У него сложилось впечатление, что оставшиеся в живых гораздо хуже казненных, а судьи виновнее самих осужденных.

Гнев принцепса оказался столь силен, что он выздоровел и сам занялся расследованием преступлений своих подданных. К нему на остров доставляли лиц, либо уже осужденных сенатом, либо затребованных им персонально. Он проводил дознания, выносил окончательный приговор и тут же приводил его в исполнение. Приговоренных сбрасывали со скалы, а у ее подножия матросы для страховки дробили их тела баграми и веслами.

Здесь, вдали от форума, Тиберий впервые позволил себе отойти от римских процедурных форм и творить расправу по собственному произволу. Наконец-то он из принцепса превратился в тирана. Никто открыто не упрекал его в этом, а заочно равно осуждали за все без разбора. Придворные вельможи и вовсе поощряли его похвалами за "принципиальность и решительность", а глаза Калигулы вожделенно пламенели при виде пыток и казней. Обнаружив эту заинтересованность наследника, Тиберий зло сказал: "Я вскармливаю ехидну для римского народа и Фаэтона для всего земного круга! Он живет на погибель всем и самому себе!" Многие услышали эти слова, но прикинулись глухими.

Тем не менее, принцепс произвел Гая в понтифики, а затем и в авгуры. Так Калигула стал жрецом самых почтенных коллегий, но, видимо, это приблизило его не к тем богам, к каким следовало. В том же году правитель женил наследника на Юнии Клавдилле, дочери знатного Марка Юния Силана. Правда, та впоследствии скончалась при родах.

У Тиберия уже не было иллюзий относительно Гая, но он представлялся ему меньшим негодяем, чем Друз, да к тому же лояльным к нему самому. Увы, других претендентов на роль преемника не имелось. Тиберий Гемелл был еще ребенком, да принцепс и не хотел даже смотреть на него, страшась узреть в мальчике, носящем его имя, черты Сеяна. "Счастлив Приам, переживший всех своих близких!" — восклицал Тиберий и продолжал продвигать к трону Калигулу.

У принцепса не осталось иллюзий не только в отношении наследников, у него вообще не осталось иллюзий. В порочном обществе иллюзии заменяют надежды, и жизнь без них невозможна. Единственным отношением Тиберия к миру теперь была ненависть. Он отводил душу или то, что от нее осталось, в бесконечных расследованиях. Поскольку все лицемерили, а Тиберий имел чутье на ложь, он подвергал допрашиваемых пыткам и со злорадством вырывал у них правду. Постепенно он вошел во вкус и даже придумал новые разновидности издевательств и пыток. Терзаясь душевными муками, он упивался физическими мученьями своих жертв.