Юрий Тубольцев - Тиберий

Однако, когда кто-то честно признался, что искал дружбы Сеяна, поскольку считал его выдающимся человеком ввиду оказываемого ему доверия со стороны принцепса и сената, но прекратил дружеские отношения, едва узнав о заговоре, Тиберий тут же оставил этого человека в покое.

Зато он был беспощаден к сенатору преторского ранга Пакониану, который по указанию Сеяна пытался завлечь Калигулу в западню, чтобы разделаться с ним, как с Друзом и Нероном. Тиберий написал в Рим гневное письмо с требованием привлечь Пакониана к ответу за гнусную провокацию. Сенаторы с удовлетворением поддержали принцепса, поскольку многие из них пострадали от доносов Пакониана, однако тот ушел от возмездия, выступив с новым иском. На этот раз он пролил яд своих речей на другого известного доносчика. В столице грянула новая война.

Впрочем, беспримерное сражение с пособниками Сеяна, как реальными, так и мнимыми, не затихало. Обличительные речи гремели над пораженным страхом городом с рассвета до заката, а в ночной тишине замышлялись следующие обвинения. Охваченные вернопод-данническим экстазом нобили ударили праведным гневом по статуям давно осужденной и казненной Ливиллы, было проклято ее имя. Оказались под судом и многие любовники знатной матроны. Как выяснилось, при жгучей страсти Ливиллы к Сеяну, ее большого сердца хватало и на других. Правда, возник диспут, стоит ли в этих любовниках видеть помощников злодея или же, наоборот, воспринимать их как конкурентов, и в этом случае считать борцами с мятежом.

Гораздо большего единодушия аристократы добились в осуждении малолетних детей Сеяна. Когда этих "государственных преступников" вели в подземелье тюрьмы для приведения в исполнение смертного приговора, мальчик едва понимал, что с ними происходит, а девочка смотрела на могучих преторианцев круглыми глазами и просила постигать ее розгами, если она в чем-то провинилась, и на всякий случай заверяла их, что больше так делать не будет. Обычаем не позволялось казнить девственниц. Однако находчивый палач изнасиловал девочку, а уже потом с полным правом удушил ее. Детские трупы были выброшены на Гемонии и гнили на этой зловещей лестнице в назидание гражданам. Апиката тоже увидела это зрелище и покончила с собою.

Рим достойно состязался с принцепсом в жестокости. Трудно было кого-то заподозрить в любви или снисхождении к ближнему своему.

С каждым днем Тиберий все сильнее ненавидел людей. В ходе допросов ему приходилось погружаться в зловоние человеческой грязи с головою. На нем не осталось ни одного чистого места. Он задыхался и искал возможности отмыться от скверны в потоках крови. Казни следовали одна за другой. Однажды Тиберий, не разобравшись, велел подвергнуть пытке гостя с Родоса, которого сам же и пригласил как давнего знакомца. Когда выявилась ошибка, он приказал казнить несчастного, чтобы скрыть следы невольного преступления. "Все они того стоят!" — прорычал при этом Тиберий. А потом, ночью, он вскрикивал во сне и стонал: "Когда же найдется палач и для меня!"

Свободные от допросов и казней часы оборачивались пыткой для него самого. Он оказывался один на один с чудовищной, необъятной ненавистью ко всему человечеству и становился ее жертвой. Тогда его манил крутой обрыв, но, взглянув на Калигулу, Макрона и других, кто готовился сменить его у власти, он понимал, что должен жить. Тут к нему подкатывался округлый и весь лоснящийся от удовольствия Тит Цезоний. Он приглашал призадумавшегося принцепса в свои дворцы любви и в подземное царство страсти, где любовные затеи почти не отличались от процедур истязаний преступников.

Все чрезмерное порочно. Тиберий упивался красотою до ощущения приторности, пресыщался наслаждением до тошноты, когда вожделенные цветы женских прелестей превращались в алчных тарантулов, высасывающих из него последние силы. Истомив принцепса ласками своих красоток, придворный Купидон вел его в специально оборудованные гроты, где ему предстояло познать изнанку страсти. Даже вход в главную пещеру был оформлен в виде огромной распахнувшейся женщины, призывающей мужчину жадным зевом. Когда Тиберий входил в эту "женщину" вслед за Цезонием, на него упало несколько капель ароматной жидкости.

— Она тебя уже хочет, Цезарь! — объявил довольный своей выдумкой распорядитель наслаждений.

Далее они прошли мимо нескольких ниш, в которых при свете факелов в импровизированном танце свершали акт юноши и девушки, мужчины и женщины, девушки и старики, уроды и красавицы, красавцы и уроды. Тут были представлены все сочетания пар, троек и групп, соответствующие вкусам деградирующего общества, которые демонстрировали весь арсенал техники половых извращений, призванный осквернить любовь и унизить человека.

— Посмотри на эту черноглазую красотку, Цезарь, — сказал Цезоний, приглашая принцепса в одну из боковых пещер, — она даже взглядом хватает ниже пояса так, что вскрикнешь!

Тиберий воззрился на слегка одетую девушку с огромной шапкой вьющихся волос и жгучим взглядом. Его сердце екнуло. Такой жадной, беспощадной красоты он еще не видел. Как потом выяснилось, Цезоний специально дразнил эту женщину эротическими зрелищами и любострастными звуками из соседних помещений в течение нескольких дней, но не давал удовлетворения.

— Это моя Фрина, — словно демонстрируя редкий экспонат, пояснил хозяин необычного музея, — она любительница экзотики и охотно пускает к себе гостей с черного хода, особенно если светлица уже занята.

— Покажи, куда! — повелел он, и Фрина показала.

— Очень стойко держит двойной удар! — продолжал Цезоний. — Прямо, как Юлий Цезарь под Алезией! Проверь ее сам, император, и там, и здесь. Победа принесет тебе истинный триумф наслаждения.

Тиберий стоял в замешательстве.

— Пробуй, смелее атакуй с фронта и тыла, как должно великому императору! А я пока займусь ее соседкой.

Фрина с кошачьей грацией выгнулась перед Тиберием в акробатической позе, и зов природы не оставил ему выбора, он послушно попробовал ее "и там, и здесь", и так, и эдак.

Выбравшись из пещеры на свободу, принцепс почувствовал настоятельную потребность свершить пару — тройку казней.

— Настолько много вокруг мерзостей, что даже не знаешь, какую предпочесть! — заметил он.

Цезоний воспринял эту остроту как поощрительный комплимент в свой адрес и удалился, чтобы придумать для правителя еще какую-нибудь пикантность.

Так, мечась от дурного к худшему, Тиберий провел остаток года. И тут он почувствовал себя на Капреях как в тюрьме. Этот, столь любимый им прежде остров, превратился в очаг порока, средоточие злобы и презрения к людям, как морального — в его душе, так и физического — в пытках осужденных и в оргиях у Цезония. Дальнейшее пребывание здесь стало невозможным. Он возжелал воли, наверное, не меньше, чем Друз, заточенный им в палатинское подземелье.