Юрий Тубольцев - Тиберий

Тиберий с давно забытой страстью набросился на роскошную добычу. При этом его чувства были вооружены сексуальной техникой, позаимствованной у мудрого учителя. Видя, сколь охотно партнерша откликается на самые пикантные ходы, он применил весь арсенал приемов полового унижения женщины, выработанный эпохой потребления, пропустил ее через все станки, качели и карусели, а в завершение даже использовал стратегический резерв в образе двух крепких и необычайно выносливых рабов. Последнее, как обычно, вызвало в нем приступ презрения к самому себе, зато обеспечило бурный финал, приведший к окончательной победе. Душераздирающий вопль возвестил о капитуляции неприятеля; после многократных тяжелых ранений женская похоть скончалась.

Шикарная аристократка села на ложе в слишком свободной для женщины позе, небрежно отерла губы и вдруг напряженно посмотрела на изможденного Тиберия.

— А теперь ты меня убьешь? — чувственным голосом произнесла она почти без вопросительной интонации. — Интересно, как ты это сделаешь: удушишь, зарежешь или сбросишь со скалы?

От неожиданности он закашлялся. Потом, собравшись с мыслями, ответил:

— Вообще-то, раньше я предавал суду развратных женщин из сенаторских родов. Но сейчас я сам ничем не лучше, поэтому не могу судить тебя.

Теперь уже она не могла скрыть удивления.

— Ты напрасно таишься, в Риме всем известно, что после оргий ты не оставляешь в живых свидетелей, не щадишь ни женщин, ни мужчин, ни детей, — решительно заявила красавица после небольшой паузы. — И, признаюсь, это по-царски. Нет другой такой краски, столь ярко оттеняющей эротику, как черный цвет смерти! Ночь любви равна целой жизни, если наутро тебя ждет гибель. Какова цена страсти, когда расплатой за нее является казнь! Вот оно, истинное наслаждение!

Тиберий во все глаза смотрел на воодушевленную своей фантазией женщину, притом, что ему хотелось ослепнуть.

— О, если бы в Риме узнали, как меня насиловал свирепый мрачный тиран, а потом натравил на меня двух, нет, трех рабов, только не таких холеных красавчиков, как твои, а уродливых, грязных и вонючих, и они довершили начатое им позорное дело, а их органы при этом оказались смазаны ядом, и я погибла в экстазе! Только представь, любовь и смерть сливаются воедино в мгновении высшего блаженства, и душа улетает в небеса удовлетворенной. Тогда она будет пребывать в состоянии вечного восторга. Крик страсти, растянувшийся на целую вечность! Все мои подруги умерли бы от зависти. Особенно, Клавдия, она бы в досаде три раза разбила себе голову, а потом бы еще вскрыла свои вены!

Наконец Тиберий все понял и успокоился.

— Да, я хотел сбросить тебя со скалы, как всех женщин, мужчин и детей, которых здесь насиловал, — хмуро, без намека на шутку сказал он, — но, увы, ты этого недостойна. Смерть не принесет освобождения твоей душе, потому что она сама давно мертва.

Но я расскажу о твоих проделках в Риме, и тебя засмеют! — воскликнула она. — Твое "подземное царство любви" — просто убожество! В Риме сотни вольноотпущенников располагают большим разнообразием эротических наслаждений! Только царской жестоко-стью ты мог бы восполнить убогость воображения!

— Уходи, и чтобы сегодня же покинула остров!

— И это все, что ты можешь? — насмешливо бросила она. — А еще принцепс!

Несколько дней Тиберий не опускался в подземелье Цезония, а потом пришел снова. Его тянуло туда, как пьяницу в винный погреб.

— Я не стану ни к кому прикасаться, буду только смотреть. Устрой же мне зрелище, парад красоты и безобразия, — приказал он.

Распорядитель наслаждений понял императора и организовал нечто вроде конкурса во славу Эроса. Представление началось с танца длинноногих красавиц, которые постепенно освобождались от одежды и стыда. А среди них были новенькие, действительно стыдливые особы. В этом состояла одна из находок Цезония: он сочетал опыт и юность и в самые разнузданные оргии наряду с матерыми проститутками ввергал наивных девушек, краснеющих всякий раз, когда мужской взгляд касался их колен. Причем нередко эти девушки к концу действа затмевали бесстыдством профессионалок. Окружающая обстановка освобождала их от оков моральных запретов, наложенных воспитанием, и природная сексуальность вырывалась наружу, как голодный зверь, а вдохновение заменяло технику.

Потом к танцующим красавицам присоединились неуклюже подпрыгивающие мужчины самого отвратительного вида, изображаю-щие сатиров и силенов. Какое-то время все это еще можно было назвать танцем, в котором сатиры и силены активно помогали девицам освободиться от остатков скромности, поднимая и изгибая их замысловатым образом. А дальше началась охота уродства за красотою. Мифологические воплощения похотливого безобразия ловили женщин, бросали их на землю или распинали на неровных камнях стен и жадно терзали добычу. Красавицы визжали и сопротивлялись. Все это пробуждало в зрителях инстинкт защитников слабого пола и заставляло их страдать за женщин. Однако постепенно охотники и жертвы менялись местами, и становилось понятным, что роль хищников здесь исполняют милые красавицы. Каждая из них должна была привлечь как можно больше партнеров, отбить их у соперниц и удовлетворить самыми разнообразными способами. За тот или иной элемент эротического действа Цезоний начислял очки. Желая угодить извращенному вкусу судьи, женщины не щадили себя. Выражаясь языком римских авторов, ни одной своей части они не оставляли не опозоренной. Первоначально накопленный в мужчинах, созерцающих зрелище, потенциал сопереживания униженным слабым созданиям, позднее преобразовался в жгучее желание восторжествовать над соперниками и овладеть приглянувшейся красоткой. Теперь они уже мысленно отождествляли себя с мифологическими чудовищами на арене.

В конце концов силены и сатиры сошлись во вкусах и почти все сгрудились над распростертым телом абсолютной чемпионки. Зрители одобрили их выбор, и многие бросились на арену, чтобы собственным оружием добить раненую добычу, в которую превратилась победительница. Тиберий колебался, хотя глаза его горели, а ягодицы тряслись. Цезоний слегка подтолкнул его, и вместе они обрушились на счастливую жрицу Эроса.

После этого принцепс долго парился в своих личных термах, но все было напрасно. Душу в бане не отпаришь. "Как долго мне еще падать в бездну порока? — вопрошал он беспощадную судьбу. — Спасенье в том, чтобы не оглядываться назад и не смотреть вперед, жить одним днем. А еще лучше было бы обезуметь, заодно лишиться глаз, слуха и всех про-чих чувств. Вот тогда я стал бы таким же, как все, и был бы счастлив!"

В тот раз Тиберия избавили от сумасшествия государственные проблемы.