Юрий Тубольцев - Тиберий

Когда Тиберий находился в Риме, он невольно ориентировался на сенат и народ при всем их взаимном неуважении. Как представителя общества его связывали с другими людьми и группами людей бесчисленные обязательства. Причем эти связи не только ограничивали его личность, но и позволяли ей реализовать себя. Сеть таких взаимосвязей является естественной средой обитания для человека, чья природа сформировалась именно в обществе. Когда естественные связи искажаются внедрением чужеродных интересов, например, порожденных собственностью, они начинают тяготить людей. Но если вместо стремления очистить общение от фальши, предпринимается попытка ликвидировать или минимизировать общественные связи, то происходит деградация личности, подобно тому, как деградирует тело больного, прикованного к постели. На уединенном острове Тиберий оборвал многие отношения с согражданами, его душа оказалась в морально-информационном вакууме, равновесие между общественным и индивидуальным в ней нарушилось, и из нее стало непомерно выпирать все мелочное и эгоистичное, разрастаясь до степени уродства. Так произошло перерождение этого человека.

Но все-таки в государственных делах Тиберий до последнего своего дня оставался политиком. Жизнь же и свобода претендентов на престол является не частным, а политическим фактором. Освобождение Друза означало бы гибель Гая сразу после смерти Тиберия и заодно всех потомков самого Тиберия, причем это, вероятно, привело бы к гражданской войне. Государственный муж не мог обречь свое Отечество на бойню, а в вопросе сравнения Друза и Гая, последний объективно выигрывал по всем статьям. Поэтому Тиберий терпеливо сносил все поношения и держал опасных с политической точки зрения людей в заточении.

Однако старческая немощь сделала принцепса мнительным и пугливым. Ему все время виделось, как кучка аристократов организует заговор, выпускает на волю Друза, его именем поднимает на мятеж плебс и германские легионы. А дальше происходит то, чего он страшился все девятнадцать лет правления. В конце концов шумиха вокруг имен Друза и Агриппины вынудила принцепса ликвидировать зародыш смуты. По его приказу Друза уморили голодом. Молодой человек очень хотел жить и грыз солому из своего тюфяка, но смерть терпеливо дождалась своего часа и, забрав Друза, вынесла моральный приговор Тиберию.

После этого упорная Агриппина отчаялась и покончила с собою, тем самым еще более усилив всеобщую ненависть к принцепсу.

Однако Тиберий пытался защищаться. Он написал в сенат, что Друз был отъявленным негодяем, собирался погубить своих близких и ненавидел Отечество. В качестве доказательства к письму прикладывался отчет стражников, в котором приводились все слова, заключенного, произнесенные им в гневе, отчаянии, мольбе, стенаниях, надеждах, бреду или в препирательствах с охраной. На сенаторов это послание произвело ужасающее впечатление. Они недоумевали, как столь осторожный и даже скрытный принцепс дошел до такой откровенности в демонстрации собственной низости. Их возмутил факт многолетней слежки за несчастным. "Тиран словно раздвинул стены тюрьмы и показал нам внука под плетью центуриона, осыпаемого пинками рабов, тщетно просящего хоть какой-нибудь пищи для продления жизни", — шептались они. Весь процесс расправы над Друзом был пронизан холодной расчетливой жестокостью, и сенаторы поняли, насколько изменился их правитель. Прежде они страшились не столько Тиберия, сколько его могущества, а теперь сам человек стал страшнее власти. Им невольно вспомнилось предсмертное пожелание Друза, зафиксированное соглядатаями, о том, чтобы тиран, заполнивший свой дворец трупами, и сам понес наказание, сняв позор с родового имени предков и послужив очистительной жертвой для потомков.

А в нападках на Агриппину одичавший принцепс опустился до клеветы. Он обвинил ее в сожительстве с Азинием Галлом, после смерти которого она якобы пала духом и уморила себя голодом. Ничем другим Тиберий не смог бы столь дурно охарактеризовать самого себя. Он совсем потерял чувство меры и представил своей заслугой то, что Агриппину не казнили и не сбросили в Гемонии. За такое "милосердие" принципиальный сенат воздал ему официальную благодарность. Отличное поощрение для правителей за благие деяния!

Однако тайная ненависть росла пропорционально формальному почету. Теперь даже иноземные цари проклинали его. Парфянский монарх Артабан прислал ему послание, в котором упрекал его в убийствах своих близких, а заодно и дальних, позорил за праздность и разврат, и советовал ему поскорее утолить величайшую и справедливую ненависть граждан добровольной смертью. "Все хотят моей смерти, а я назло им буду жить, — твердил Тиберий, читая подобные послания и выслушивая поношения, бросаемые ему в лицо теми, кого он обрекал на казнь, — кроме того, если я покончу с собой, то тем самым дам повод потомкам считать меня побежденным".

Увенчанный славой многих смертных приговоров, вынесенных по его обвинениям, Фульциний Трион тоже стал добычей доносчиков. Все тот же Сеян, спустя много лет, поманил его к себе из глубокой могилы. Трион не стал ввязываться в безнадежную борьбу и покончил с собою. Но перед смертью он написал письмо принцепсу. Это послание вызвало много толков и домыслов в народе. Приближенные Тиберия попытались его утаить, но он приказал прочитать скандальный документ в сенате.

Голос с того света вещал о многочисленных злодеяниях Макрона и могущественных вольноотпущенников принцепса. Тот, кто был признан одним из подлейших доносчиков, в предсмертном откровении выражал негодование подлостью, которая далеко превосходила его собственную и, к тому же, торжествовала, правила государством. Самого Тиберия Трион обвинял в том, что на старости лет он ослабел умом и покинул Рим словно изгнанник.

Сограждане никогда не понимали своего принцепса. И в этот раз они не знали, как истолковать его поступок с обнародованием столь жестокого письма. Неспособность разобраться в действиях правителя и оценить их страшила сенаторов и богачей больше, чем самые беспощадные репрессии, а плебс подхватывал этот страх и разносил его по всей стране. "Что это, желание покрасоваться терпимостью к свободомыслию, которое он пропагандировал в начале своего правления? — гадали лучшие умы. — Или демонстрация презрения к нашему мнению? Либо, наоборот, желание выведать наши мысли, спровоцировать нас на искренность? Но с какой целью: чтобы получить повод для новых расправ или ради преодоления завесы лести, не позволяющей ему увидеть мир таким, каков он есть? А, может быть, он хотел показать нам, что его персона выше любых упреков и оскорблений?"