Юрий Тубольцев - Тиберий

— Как мы похожи! — говорил ей Тиберий. — Нас одинаково не любят люди, сочиняют про нас небылицы, упрекают в жестокости и низости. Тебе тоже обидно? И ты, ведь, гордое существо, а судьба заставляет тебя ползать в грязи и прижиматься к земле!

Она подтягивалась к нему и завороженно смотрела в его лицо, белеющее в слабом сиянии масляного светильника. У него никогда не было более внимательного слушателя, чем эта глухая змея. Иногда она подкрадывалась сбоку, легко цепляясь своими кольцами за многочисленные выступы в стене, а то и вовсе свешивалась сверху, забираясь под самый потолок. Тиберия это не пугало. Он знал, что с ним друг, и если даже этот друг нанесет ему смертельный укус, то, значит, так надо. В свете происходящего в тот период он не был уверен в своем праве на жизнь и, являясь в подземелье, где хозяйничало смертоносное существо, проверял судьбу. То, что змея за много лет ни разу не покусилась на него, имело для Тиберия символический смысл. В его глазах она обрела священный статус.

И вот, сойдя в ту последнюю, как он думал, ночь на острове, в подземелье, ставшее его храмом, Тиберий сразу почувствовал неладное. Когда раб зажег светильник на стене, взорам вошедших предстало отвратительное зрелище. Змея бессильно распростерлась на полу, а на ней пировали тысячи муравьев. Маленькие, но злобные убийцы жадно выгрызали кусочки плоти и, суетливо мельтеша, несли их в свои закрома.

У Тиберия потемнело в глазах.

— Дурной знак, — сказал он. — Прости, друг, что я и тебя не смог уберечь от алчности мелких тварей.

Он повелел похоронить змею и уныло пошел наверх. Стук его башмаков угрюмо раздавался в пустоте шахты. Беспощадное небытие поглощало все, за что он пытался ухватиться в надежде затормозить свое сползание в бездну.

Принцепс не скрывал дурного настроения, и проницательный Калигула, подмигнув, сказал Макрону:

— Чувствую, мы опять не доедем до Рима. Впрочем, в любом случае, ждать осталось недолго.

При этом он ущипнул упругую выпуклость Эннии. Макрон доблестно не заметил покушения на вверенные ему законом прелести, но подтолкнул жену поближе к юному наглецу. Придворные вокруг радостно зашептались.

Компания переправилась на Суррентский мыс и пышной колонной двинулась на север. Как всегда, принцепса охраняли от назойливого любопытства простолюдинов суровые преторианцы.

Чем дальше продвигалось шествие, чем ближе становился Рим, тем болезненнее Тиберий переживал увиденное в змеиной пещере. Наконец, когда на горизонте уже показались городские башни, он произнес: "Муравьи заели змею. Гордое существо стало жертвой черни. Это предупреждение, нельзя доверяться плебсу". Он велел поворачивать коней и возвращаться на проклятый остров, ставший его тюрьмою.

С тех пор Тиберий окончательно распростился с надеждой что-либо изменить в своей жизни. Мутный поток нес его, обессилевшего, в стоячее болото. Макрон уже без его ведома расправлялся с неугодными ему сенаторами, в число которых попал и прославившийся честностью Луций Аррунций, тоже, однако, не избежавший обвинений в разврате. Аррунций побрезговал судиться с доносчиками Макрона и, предрекая римлянам эпоху чудовищных бед, вскрыл себе вены. Другой сенатор, не дожидаясь приговора, прямо в курии принял яд и упал на глазах соратников. Но по распоряжению судей его тело подхватили, отнесли в тюрьму и там накинули на шею петлю, создав видимость законной казни. Судили и женщин, в основном, за прелюбодеяния, сношения с рабами и даже за домогательства к собственным сыновьям, приведшим к самоубийству последних. Таков был Рим, которого Тиберий уже не знал.

Принцепс видел свой последний долг в назначении преемника. И эта задача ставила его в тупик. Он вызвал на остров Тиберия Гемелла и, сравнивая его с Гаем Цезарем, мучительно размышлял, кто из внуков будет меньшим злом для римлян.

В отношении Гемелла принцепса терзали прежние сомнения. Его мать была преступницей, но кто являлся отцом? В одних ракурсах юноша будто бы походил на Сеяна, а в других — угадывалось сходство с Друзом. Едва только Тиберий склонялся к мысли, что Гемелл — плод прелюбодеяния двух отравителей и заговорщиков, как вдруг жестом или взглядом он напоминал ему сына. Когда же принцепс был готов видеть в нем родного внука, тот представал ему копией Сеяна. Слишком ненавидел Тиберий своего лицемерного врага, поэтому малейший намек на принадлежность Гемелла к его роду, вызывал в нем беспредельное отвращение к юноше. "Нет, он не может быть сыном Друза, — думал Тиберий, находя в нем родные черты, я просто выдаю желаемое за действительное".

Однако своими качествами Гемелл меньше ужасал принцепса, чем его соперник, может быть, из-за юного возраста. А Калигула уже почти в открытую выказывал презрение ко всем окружающим. Тиберию доносили о критических словах Гая в его адрес. Тот издевался над принцепсом за то, что он, по его мнению, не умеет пользоваться властью и, вообще, за двадцать лет правления так и не понял, какая беспредельная власть была в его руках. А однажды Гай, изучая историю под наблюдением Тиберия, стал насмехаться над Суллой. Тиберий взорвался гневом, что с ним нередко случалось в последние годы, вырвал у него книгу и, размахивая ею, резко заявил:

— Ты будешь иметь все пороки Суллы, но не сможешь обладать ни одним его достоинством!

"В моем положении принцепса и этого будет достаточно", — подумал Калигула, но, конечно же, промолчал, приняв виноватую позу.

— Счастлив Приам, переживший всех своих родных! — еще и еще раз восклицал Тиберий после тщетных попыток вразумить внуков.

В силу своей суеверности он в конце концов решил положиться на знамение богов. Чтобы определить их волю, принцепс с вечера приказал вольноотпущеннику Эводу впустить к нему внуков, сразу же как только они появятся для утреннего приветствия. "Кто первым войдет, тот и будет наследником", — сказал себе Тиберий. И все-таки он вздумал помочь богам сделать правильный выбор и велел воспитателю Гемелла привести своего подопечного с раннего утра. Однако выяснилось, что небожители не нуждаются в подсказках смертных: первым к принцепсу явился Калигула.

"Значит, Гемелл — отродье Сеяна", — сделал вывод Тиберий и с тяжким вздохом объявил Гаю, что собирается назначить его первым наследником.

Позднее Эвод впустил Гемелла. Как оказалось, ему задержали завтрак. Принцепс принялся уговаривать двоюродных братьев жить в дружбе. "В единстве ваша сила, — убеждал он их, — когда правитель одинок, у знатных людей или негодяев возникает соблазн совершить переворот, но, если он окружен дееспособными родственниками, врагу к нему не подступиться".

Молодые люди скучно изображали внимание к проповедям безумного старика и предвкушали, как они буду лапать девиц Цезония, которых к ним тайком от принцепса приводил Макрон. Внезапно Тиберий поймал блудливый взгляд Калигулы и волевым взором приковал его к себе. Посмотрев в эти глаза дольше, чем им обоим хотелось бы, принцепс воскликнул совсем другим тоном: