Юрий Тубольцев - Тиберий

— Дорогой мой Нерва, такою смертью ты ранишь меня как друга. Но моя душа и без того вся в ранах, куда болезненнее будет удар по моему доброму имени. Меня не ценят сограждане, они слишком сосредоточены на частном и не понимают, что я радею о целом. Однако потомки наши в конце концов станут умнее нас — они обязаны сделаться умнее, иначе погибнут под обломками Отечества — и вот тогда моя репутация может быть восстановлена… Ты же наносишь ей сокрушительный удар. Прошу тебя, накажи меня самого, но не убивай моего имени! Выскажи мне все в глаза, я выдержу любую критику!

— Поздно, я должен умереть или всем будет хуже.

— Может быть, ты негодуешь из-за того, что на старости лет я позволил себе легкое времяпрепровождение? — осторожно спросил Тиберий. — Но, поверь, серьезные дела государства в порядке, а тратить себя, вникая во все склоки Рима, бесполезно.

Нерва молчал, но то, как он молчал, говорило многое. Тиберий сгорал от стыда.

— Ты своим примером хочешь указать дорогу мне? — продолжал расспросы униженный принцепс. — Многие желают моей смерти и шлют мне проклятья, но самые злобные из них не звучат столь жестоко, как твой немой наказ умереть.

— Мы все катимся в пропасть. Сегодня я еще достоин смерти римлянина, а завтра — уже нет, — сурово изрек Нерва. — Однако пусть живет тот, кто лучше меня.

— Дорогой мой, конечно же, я не лучше тебя. Мое положение не позволяет мне быть лучше, да и сам я уже утратил волю… Но я обязан жить, потому что те, которые идут мне на смену… тем более, не будут лучше. Моя власть лишила меня малейшей свободы, я даже умереть не могу по своему усмотрению.

Нерва скептически усмехнулся, но вдруг застонал от спазм в пустом желудке. Он рассердился на себя, но недовольство обратил на гостя.

— Если ты называешь себя моим другом, то уйди, оставь меня чистым у этого порога, — резко сказал он.

— Пощади мою совесть! — сделал последнюю попытку Тиберий. — Слишком много дурного мне пришлось изведать, снизойди же ко мне из сочувствия к моим страданиям! Пощади мою совесть, она и так безнадежно больна!

— Я умру.

— А я все равно — нет, — решительно сказал Тиберий, в первый раз поднял взор и экспрессивно посмотрел в глаза того, кто не пожалел собственной жизни, лишь бы ударить его в самое сердце.

На обратном пути Тиберий твердо решил переломить свою жизнь и возвратиться в Рим, чтобы встретить приближающуюся смерть как подобает государственному мужу, на боевом посту. Однако на Капреях нашлись дела, а потом остров снова затянул его в свои пещеры.

Старея, принцепс испытывал все большую озабоченность проблемой наследника. Гай Цезарь выказывал неустойчивую психику, что с точки зрения политика перечеркивало все его таланты. Еще более Тиберия смущало то, что Калигула воспринимал власть как право на вседозволенность, но забывал об обязанностях, накладываемых ею. Он уже сейчас использовал свое особое положение для того, чтобы попирать законы и преступать запреты. Конечно, он всячески скрывал это от принцепса, но тот был матерым интриганом и имел осведомителей в окружении молодого царевича. Тиберий знал о многих сомнительных в моральном плане проделках Гая. Ему было известно, что Калигула сожительствовал с женою Макрона Эннией и даже не таился от ее мужа. Правда, принцепс не подозревал о подоплеке этой связи. Макрон сам уложил жену в постель царевича с тем, чтобы иметь на него влияние. А Энния вполне стоила своего мужа и, пользуясь случаем, вытребовала у любовника расписку в том, что, став правителем, он женится на ней. Но и без знания этих нюансов Тиберий отлично понимал, кто его окружает, поэтому старался оградить Калигулу от столичных соблазнов. На острове он все-таки находился под контролем и влиянием принцепса.

Все более разочаровываясь в Гае, Тиберий всячески старался продлить свои дни, чтобы дождаться взросления другого внука — Гемелла. Правда, он подозревал в нем сына Сеяна, однако выбор был скуден. Кроме этих двоих, оставался еще брат Германика Клавдий. Но тот был болен и телом, и душою. Еще Август задавался вопросом, можно ли относиться к Клавдию как к полноценному человеку, и поручал Тиберию шефство над ним. Порою Клавдий вел себя разумно, даже тонко, и все же его ум был ненадежен. Правда, он не выказывал агрессивности и злобы. Возможно, принцепс и предложил бы его римлянам в качестве своего преемника, но понимал, что плебс и войска не примут возрастного увальня вместо молодого здорового потомка всеобщего любимца Германика. Калигула непременно воспользуется благоволением армии и народа, чтобы развязать междоусобицу.

Отдушиной для Тиберия, задыхающегося во лжи и коварстве, стало урегулирование конфликта на Востоке.

Парфянский царь Артабан, уверовав в собственные заявления о никчемности римского правителя, захватил Армению и стал готовиться к расширению сферы боевых действий. Между прочим, Артабан, упрекая Тиберия в расправе над близкими, сам успешно уничтожил свою, гораздо более многочисленную родню; но в Азии это было в порядке вещей. Однако, и при самых удачных хирургических операциях в политике, обязательно остаются метастазы оппозиции. Принцепс разыскал во вражеском стане недовольных сложившимся положением и с их помощью начал расшатывать парфянский трон. Но вмешательство во внутренние дела государства может принести успех только тогда, когда оно ослаблено внешним воздействием. Тиберий поручил дела Востока Луцию Вителлию. В этом назначении еще раз проявился талант принцепса в управлении людьми. В Риме Вителлий имел дурную славу, но в провинции вел себя безупречно и как человек, и как полководец. Он поднял на борьбу с парфянами местные народы, поддержал их авторитетом своих легионов, и Армения была отвоевана у врага. Потерпев еще несколько неудач, Артабан потерял свой авторитет и был свергнут. Правда, позднее он вернулся на трон, но ему уже было не до завоеваний. В Азию вернулся мир.

А на Капреях Тиберий, страдая от безысходности своего положения, вновь томился мыслями о возвращении в ненавистную, но столь притягательную для каждого римлянина столицу. Наконец он решился и дал распоряжение о подготовке экспедиции. И вот в ночь накануне похода он спустился в подземелье под одним из замков, чтобы проститься со своим последним другом.

Когда вскрылось предательство Сеяна, а заодно и большинства приближенных Тиберия, он почувствовал отчаянную потребность общения с живым существом. О людях не могло быть и речи. Хуже того, Тиберий возненавидел даже животных, прирученных человеком. Кошки, собаки, декоративные обезьянки вызывали в нем отвращение, потому что служили людям. И тогда он завел большую змею.

Оглохнув за день от стонов истязаемых жертв, ослепнув от созерцания злобных или предательски льстивых лиц, Тиберий по ночам спускался в тихую сумрачную пещеру и кормил змею. Она не прикидывалась пушистым кроликом, не скрывала змеиного нрава и поэтому не могла изменить. Она ползала, извиваясь меж камней, но выглядела более величественно, чем прямоходящие двуногие там, наверху, у которых была ползучая душа.