Тереза Фигёр - Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона

— Товарищ, все не может так просто закончиться. Ты позволил дать себе пощечину какой-то плутовке, которая не является женщиной, так как ее ремесло лишает ее пола. Из уважения к униформе драгуна, которую я имею честь носить, я требую, чтобы ты вернулся и ответил ей тем же. В противном случае, защищайся!

Он сомневался, а я настаивала. Он понял, что я не шучу и подчинился. Честь униформы была спасена.

Я вошла в Ульм вся в грязи с головы до ног и вся черная от пороха. С пятью-шестью другими драгунами я объезжала улицы в поисках фуража, как вдруг оказалась лицом к лицу с маршалом Ожеро, которого я не видела с момента отъезда из замка Ляуссэ. Он узнал меня, хотя я и выглядела не самым лучшим образом.

— Вот так дела! — закричал он. — Если не ошибаюсь, это Сан-Жен! Как, Сан-Жен, ты здесь!

— Черт возьми, господин маршал, — ответила я, — а почему бы мне не быть здесь, как я была в Фигерасе? Не думаете же вы, что мне нужно ваше разрешение, чтобы дать себя убить?

Он пригласил меня пообедать вместе с ним; он жил в Бёф-Коароннэ, на большой площади, но я отказалась. Я сделала даже лучше: я пошла повидаться с его адъютантами и, из бравады, пригласила их пообедать со мной в постоялом дворе, пусть не таком роскошном, но все же. Они набрались смелости и пришли, а маршал, как мне рассказали, был смертельно уязвлен.

В день сражения при Аустерлице генералу Баррагэ д’Иллье пришла в голову неудачная мысль спешить самых старых солдат наших драгунских полков, заставить их сражаться в пешем строю, а лошадей отдать тем, кто имел за плечами меньше лет службы. Я оказалась с теми, кто остался конным. Наше поведение оказалось не таким, каким могло бы быть, и уж точно не благодаря нам день Аустерлица стал таким славным днем. При этом полк понес потери, в том числе мы не досчитались четырех офицеров. [79] В 1805 году генерал Баррагэ д’Иллье командовал дивизией пеших драгун. 15-й драгунский полк под его командованием входил в состав 4-й драгунской дивизии генерала Бурсье.

Дела службы привели меня в Вену, где я встретила генерала Дюпа, [80] Дюпа, Пьер-Луи (1761–1823) — бригадный генерал с 1803 года. В декабре 1805 года он был повышен в чине до дивизионного генерала. Граф Империи. Во время осады Тулона он был адъютантом генерала Карто, потом сражался в Италии и Египте. После возвращения во Францию был главным дворцовым адъютантом и полковником гвардейских мамелюков. с которым я познакомилась в Сен-Клу. Он предоставил мне жилье на три дня, был добр со мной и дал мне возможность осмотреть эту столицу. Вена показалась мне гораздо меньше, чем наш Париж. В памяти у меня сохранилась гробница Марии-Терезии, [81] Мария-Терезия (1717–1780) — королева из династии Габсбургов, дочь императора Карла VI и жена императора Франца I. там же мне рассказали ее историю. Это была достойная мать и решительная женщина. Если бы она была француженкой, уверена, мне было бы приятно сражаться за нее.

В Ляуссэ я познакомилась с маршалом Бернадоттом [82] Бернадотт, Жан-Батист (1763–1844) — маршал Империи, князь Понтекорво. В 1818 году стал королем Швеции и Норвегии под именем Карла XIV. во время его пятнадцатидневного визита к жене маршала Ожеро. Маршальша страдала сильнее, чем обычно, и меня позвали помочь ей за столом, так я несколько раз ела лицом к лицу с будущим королем Швеции. Он проявил ко мне благосклонность и, уезжая, подарил мне двадцать пять луидоров. Во время моего пребывания в Страсбург он имел доброту передать мне, что если я нуждаюсь в деньгах, то могу их получить у некоего месье Жилля, который был его банкиром в этом городе. Снова мы с ним увиделись в Линце. Он захотел иметь меня при себе и попросил моего полковника, чтобы я осталась при его штабе в качестве посыльного. Все это не очень-то мне улыбалось. Прошло несколько дней. И вот однажды утром явился негр маршала и сообщил, что тот требует меня к себе. Я последовала за этим человеком, который привел меня в спальню, где рядом с огромной немецкой фаянсовой печкой маршал заканчивал свой утренний туалет. Он уже был в мундире и, всегда заботясь о красоте своих рук, занимался тем, что полировал себе ногти. Как только мы остались одни, он сказал:

— Знаешь ли ты, моя дорогая Сан-Жен, — сказал мне он, — что ночью я не сомкнул глаз?

— Маршал, — ответила я, — это следствие усталости. Эта кампания вам тяжело дается.

— Нет, дело совсем в другом. Это ты, моя маленькая Сан-Жен, помешала мне выспаться.

— Господин маршал изволит смеяться.

— Нет, действительно, ты мне понравилась с первого взгляда. Я тогда ничего не сказал тебе, у меня на это была тысяча причин, но будь честной, ведь ты не могла этого не заметить.

Я опустила голову и ничего не ответила.

— Послушай, — снова заговорил он, — в сражениях мне необходимо женское общество. Мне нужна подруга. В Париже мадам маршальша почти всегда лежит больная. Увидишь, это не просто каприз: я позабочусь о тебе.

Говоря это, он все ближе притягивал меня к своему креслу, он обнял меня за шею и притянул мое лицо к своему, чтобы поцеловать в губы. Я высвободилась без усилия, без ярости, но ошеломленная и с искаженным лицом от чувства глубокой боли. Красивое лицо этого человека, такого возвышенного в званиях, его мундир, покрытый вышивками, украшенный бриллиантами орденский знак на груди, широкая красная лента внушали уважение, но одновременно с этим моя гордость была оскорблена такой пренебрежительной манерой идти напролом к своей цели, так легко воспользоваться мной, мной, которая, как и он, участвовала в боях с саблей в руках. Лицо мое сделалось красным от стыда. Я захотела ответить, но с трудом могла подобрать слова, а лишь нервно выдавила из себя:

— Женатый мужчина… Я так горда вашим благодеянием… Для вас я не храбрый солдат… Вы меня принимаете за последнюю шлюху!

Меня душило чувство унижения и досады.

Маршал, увидев, что я не играю (кроме того, он знал мои принципы, из которых я никогда не делала тайны), забеспокоился; возможно, он раскаялся, возможно, просто испугался скандала. Схватив аккуратно сложенный платок из очень тонкого белого батиста, он поднес мне его ко рту, чтобы заставить меня замолчать.

— Замолчи, моя дорогая Сан-Жен, умоляю, замолчи. Давай считать, что я ничего не говорил.

Я направилась к двери; он бросился к секретеру и достал оттуда большую пригоршню монет.

— Моя дорогая Сан-Жен, я не хотел тебя обидеть. Успокойся, львица, возьми это, но не для себя, ничего не подумай! Ты — хороший солдат, храбрый драгун, а это… это для твоих товарищей, для раненых, для бедных. Умоляю, успокойся.

Он сунул деньги мне в руки, распихал их мне по карманам. Наконец, я смогла выйти, чтобы успокоиться на свежем воздухе.