Кондратий Татаришвили - Мамлюк

— А здорово нас качает, Ибрагим, — заметил рябой Зайдол и посмотрел через оконце в море. — Ты погляди, какие волны — они то вздымаются, то падают!

— Пустяки! — спокойно отозвался Ибрагим. — Мало ли мы испытали штормов!.. Со дня рождения плаваем. Море и буря так же неразлучны, мой друг, как гром и молния.

— Знаю, но в этом мало утешительного! Не имею никакого желания пережить вторично то, что пришлось мне испытать лет пять тому назад около Самсуна. Однако, если восточный ветер не спадет, нас ожидает, пожалуй, нечто худшее. Черное море дьявольски коварно.

— Ты, Зайдол, постарел и потому начал бояться моря! Хочешь, займемся чем-нибудь? Давай сыграем в нарды! [19] Нарды — распространенная на Востоке игра, в которой шашки передвигаются по счету выпавших на костях цифр.

— Ладно, — ответил Зайдол. — А на что мы будем играть?

— На что хочешь?

— На один куруш.

— Ой, что такое куруш? Мы же не нищие?

— А что ты предлагаешь?

— Если уж играть, то на что-нибудь стоящее.

— А именно?

— Если я обыграю тебя, пусть тот плечистый парень из Ахалцихе станет моим.

— С ума сошел? Что ты мелешь? Опомнись! Он у меня самый видный… и проиграть его в нарды?!

— Да ты что, может, не понял меня?! Я говорю: если я обыграю тебя… Но ведь может случиться, что ты выиграешь?

— А если выиграю, что ты дашь мне?

— Тогда пусть моя длинноволосая Цира будет твоей!

— Пах-пах-пах! — зачмокал рябой, и у него загорелись глаза.

— А!.. Нравится? Неужели она не стоит твоего ахалцихского парня?

— Иф! Если я выиграю и заполучу ее, у тебя, наверно, глаза на лоб вылезут! Клянусь, я не буду мужчиной, если продам Циру, а не возьму в свой гарем! — воскликнул рябой Зайдол. — Но если я проиграю? Тогда вся эта поездка впустую… Плохи будут мои дела, верой клянусь! Убытки, одни убытки… — И Зайдол с досадой покачал головой.

— Солнцем твоим клянусь, ты лучше посчитай мои убытки, если я проиграю! Разве я потеряю меньше, чем ты? При теперешней дороговизне Цира стоит по меньшей мере тысячу курушей.

— Э-эх, будь что будет! Закрою глаза и решусь! Ой, счастье мое, где ты?.. Аллах! — воздев руки к небу, воскликнул рябой.

— Аллах! — взмолился Ибрагим и взял в руки кости.

— Кому начинать?

— У кого меньше выпадет.

Ибрагим кинул кости.

— Ах, у меня два! — крикнул он.

— Уф, шесть! У тебя меньше. Тебе начинать.

— Отлично! — ответил Ибрагим и бросил кости. — Четыре-пять! Это — четыре, это — пять!

— Шесть-пять! — вскрикнул Зайдол. — Это — шесть, а это — пять!

— Два-два! Вот не везет мне! — проворчал Ибрагим.

— А ну-ка, шесть-шесть! Давай, гяурово отродье! — в азарте крикнул Зайдол и бросил кости. — Э-эх, выпало, на несчастье, пять-один, — с огорчением добавил он.

— А-ах! Посмотрите-ка! — воскликнул Ибрагим, сверкнув глазами. — Шесть-шесть! Хвала тебе, Магомет!

— Ва-ах! Поглядите-ка на этого сукина сына, — завистливо промолвил рябой, убедившись, что у Ибрагима действительно шесть-шесть, — ну и бросает, разбойник! А вот и у меня шесть-четыре! На этот раз неплохо, — утешал себя Зайдол, кинув кости.

— Хочешь, чтоб я проиграл Циру?

— Надеюсь на милость пророка! — сдержанно ответил рябой.

— Святой Али! Помоги и отдай в мои руки ахалцихского парня! — взмолился Ибрагим.

— Не ной, играй, — строго заметил Зайдол.

— Да, у тебя дела не ахти какие!., — спокойно ответил Ибрагим и кинул кости. — Шесть-пять! Это — шесть, а это… Нет, стоп… так идти опасно… запрет меня сукин сын… Нет, лучше пойду так… Ну, вот и пять!

— А если теперь выпадет шесть-шесть, у тебя потемнеет в глазах — поддразнивал Зайдол. — Проклятие, три-два. Вах! Он может выиграть у меня, эта гяурова пожива!

— А как ты думаешь? Похваляться надо после боя. И-ий!.. Обрати-ка сюда взор: шесть-шесть!.. Благодарю тебя, святой Али! — радостно воскликнул Ибрагим. — Послушай, Зайдол, может быть, увеличим ставку?

— Идет! Думаешь, я испугался? — зло откликнулся Зайдол. — Давай увеличим!

— Сколько?

— Сколько хочешь!

— Сорок курушей.

— Согласен! Три-два… К черту придумавшего эту игру!

— Шесть-четыре!

— Шесть-шесть?! Ва-а! Аллах, аллах! — с такой силой крикнул обрадованный рябой, что спавший Али-эффенди пошевельнулся и что-то промычал. — Хочешь, еще надбавим?

— Очень уж ты разошелся, Зайдол, — медленно произнес Ибрагим.

— Надбавим, говорю, — настаивал рябой.

— Хо-ро-шо! Игра ведь моя! Вот тебе четыре-три.

— Пять-три!

— Шесть-шесть!

— Ой, проклятый!.. — прошипел Зайдол и с досадой швырнул кости на игральную доску.

— Еще рано горячиться. Посмотрим, каков будет конец, — спокойно сказал Ибрагим.

— Али-эффенди! Зайдол! Ибрагим! — с криком ворвался в каюту капитан корабля. — Невольники бунтуют. Тот, что из Ахалцихе, большой задира. Почему таких не заковываете в цепи?

Все встрепенулись.

— Что такое? Что случилось? — бормотал Али-Юсуп, протирая глаза..

— Али-Юсуп! Помоги… Невольники бунтуют! — волнуясь, торопил капитан.

Все кинулись на палубу.

«В какую минуту помешали, проклятые! Я бы обязательно выиграл!» — с досадой подумал Ибрагим.

«Аллах, аллах! Как легко может ошибиться человек! Я едва не попался на удочку этому дьяволу! Чуть не разорился! Мое благополучие висело на волоске. Еще один-два хода, и этот пес мог обыграть меня! — думал рябой Зайдол. — Молодец мой ахалцихский парень! Вовремя затеял ссору! Клянусь, что отблагодарю его: буду давать ему по два хлеба в день!»

На широкой палубе корабля вповалку лежали невольники. Среди них были и пожилые, но в большинстве это были дети, девушки и юноши в возрасте от десяти до двадцати лет. Одни из них были босы и полураздеты, другие — прикрыты жалкими лохмотьями. Ноги у многих были обернуты тряпками. В этой толпе невольников сразу бросались в глаза османы в красных фесках с длинными бичами в руках. Они стерегли пленных и при каждом удобном случае пускали в ход свои бичи. Зачастую надсмотрщики просто ради развлечения хлестали несчастных пленных по обнаженным плечам.

Обессилевшие от холода и голода невольники валялись прямо на голой палубе У большинства из них веки опухли и покраснели от слез. Отчаявшиеся, подавленные, они испуганно озирались по сторонам, словно не понимая, что с ними происходит. Лишь изредка в их глазах мелькала искра надежды на спасение. Вероятно, это было вызвано горячей молитвой или дерзкой мечтой. Но время шло, а избавление от мук ниоткуда не приходило!

Вокруг бушевало мрачное море. Оно то вздымалось, то опускалось. Впереди, за спиной, справа и слева была вода, одна вода.

Прислонясь к основанию высокой мачты, сидела молодая невольница в опрятном домотканном платье. Лицо ее было закрыто платком. Пленница плакала.