Владимир Голяховский - Крушение надежд

В мае 1959 года Хрущева торжественно встречали в Албании. В Тиранском аэропорту выстроили почетный караул, Энвер Ходжа стоял у трапа, поданного к самолету. Позади него стоял Влатко Аджей, его назначили переводчиком на переговорах. Хрущев с широкой улыбкой, с удовольствием размахивая рукой в знак приветствия, спустился с трапа, обнял и расцеловал Ходжу, поздоровался с членами правительства, заметил Влатко и узнал его:

— А, это ты, здравствуй, помню тебя еще с прогулки с Тито, в Москве.

Больше он ему ничего не сказал, но Энвер Ходжа удивленно и недовольно посмотрел на Влатко. А самому Влатко на мгновение стало холодно от этого взгляда. Он знал, что из-за примирения Хрущева с Тито Энвер Ходжа охладел и к самому Хрущеву.

Но Хрущев сразу в аэропорту заявил албанскому руководителю:

— Вы должны знать, что против Тито я говорить не буду,

Влатко смущенно перевел. Ходжа довольно раздраженно ответил:

— Мы гостя считаем гостем и ничего ему не навязываем.

Влатко перевел и эту фразу, немного смягчив тон.

На приеме в недостроенном Дворце культуры, который советское правительство подарило Албании, албанские руководители представили Хрущеву проект развития промышленности страны, Энвер Ходжа просил дать кредит. Хрущев хмурился, разговаривал со всеми свысока и нетерпеливо закричал в ответ на просьбу:

— Хотите строить металлургический завод? Хотите наладить производство нефти? А вы знаете, во сколько обойдется вам тонна выплавленного металла и какого качества будет ваша нефть? Если это дорого обойдется, вам его не нужно. Повторяю: продукции одного дня у нас хватит на удовлетворение ваших потребностей на несколько лет. Мы приехали сюда, чтобы знакомиться, обмениваться мнениями, а не для того, чтоб рассматривать ваши потребности. Мы отпустили вам в прошлом году кредит, вы просите еще. А у нас есть народная поговорка: по одежке протягивай ножки.

Ходжа так же раздраженно ответил:

— Если Вы не хотите нам помогать, мы будем просить помощи у товарища Мао Цзэдуна. Китайские коммунисты обещают дать нам в кредит сто двадцать пять миллионов долларов и прислать своих специалистов.

Это окончательно обозлило Хрущева: ясно, что эти миллионы были из средств, которые «бедный» Китай сам получал от Советского Союза. Выходило, что внутри социалистического лагеря выделяется лагерь «коммунистов-сталинистов» — Албания и Китай, — и этот лагерь хочет действовать по своей воле и вопреки Хрущеву.

Китай действительно построил в Тиране мощную радиостанцию, но китайская техника была хуже русской, и китайские советники были намного менее квалифицированными. К тому же (вот парадокс!) языковой барьер между китайцами и албанцами вынуждал их разговаривать между собой по-русски.

Хрущев продолжать нажимать на Энвера Ходжу, желая расширить морскую базу. Но Ходже не нравились примирительные отношения Хрущева с Западом, и он боялся советского засилья в своей стране. Перед глазами у него стоял пример Венгрии, то, как советские войска расправились с ней в 1956 году.

Он планомерно отказывал Хрущеву и начал преследовать всех, кого считал его сторонниками. В то время в политбюро албанской партии входила единственная женщина, Лири Гега, она поддерживала примирительную политику Хрущева по отношению к Западу. Энвер Ходжа приказал арестовать и казнить ее, несмотря на то что она была беременна. Этот факт тоже вывел Хрущева из себя.

На международной встрече в Бухаресте 24 июня 1960 года Энвер Ходжа выступил с резким осуждением примирительной политики Хрущева. В ноябре того же года он открыто повторил это на съезде коммунистических партий в Москве. В отместку Хрущев раскритиковал Энвера Ходжу на XXII съезде своей партии в октябре 1961-го, а затем приказал прекратить любые поставки Албании и начать демонтаж базы на Сазанском острове.

После того как Влатко однажды сказал Лиле, что им, может быть, придется бежать в Югославию, он больше не заговаривал на эту тему. Сама Лиля была очень наивна в вопросах политики, не читала албанских газет и не понимала, что говорили по радио. Она доверяла Влатко, если он не продолжает тот странный разговор, значит, ничего опасного не происходит. А на самом деле у Албании намечались глубокие расхождения с СССР. Албанская пресса писала, что реальное построение коммунизма в Советском Союзе происходило только при Сталине, а теперь там отходят от его заветов. Имени Хрущева пока не решались называть прямо, но появлялось все больше восхвалений Сталину, Мао Цзэдуну и «их верному последователю» Энверу Ходже.

Лиля была полна мыслями и заботами о сыне и муже. Но ее удивляло, что Влатко все позже приходил с работы, был постоянно мрачным, мало с ней разговаривал. Он неохотно ел, похудел и подолгу грустно сидел у постели маленького Лешки, пока тот засыпал. Лиля терялась в догадках: что с ним происходит? Потом он стал приносить ей меньше денег на домашние расходы. Куда он их девал? Но самым тревожным для нее признаком перемен стало его безразличие к ней. Влатко всегда был сильным мужчиной с большими потребностями, а теперь он часто лежал неподвижно, отвернувшись. Лиля пыталась заигрывать, прижималась к нему, тормошила, старалась возбудить его. Но даже тогда, когда он нехотя поддавался на ее заигрывания, ничто не вызывало его прежнего возбуждения.

Лиля думала, думала и решила, что у него появилась другая женщина. Она внимательно присматривалась к мужу, но никаких признаков не видела. Неужели он разлюбил ее?..

— Что с тобой, Влатко мой?

А он в ответ только молчал или вздыхал.

Потом Лиля заподозрила, что он чем-то болен. Что ей делать? Она стала расспрашивать его уже как доктор.

— Надо сделать анализ крови. Может, у тебя диабет? Надо пойти к невропатологу.

Влатко отказывался, говорил:

— Потом, потом…

Лиля не знала, а Мария никогда ей не говорила, что и ее отец перед арестом тоже так ослабел от депрессии, что у него развилась импотенция, и все ухищрения Марли возбудить его ласками ни к чему не приводили. Если бы Лиля знала об этом, она поняла бы, что это не болезнь, а депрессия, тяжелые думы и ужас Влатко перед возможным арестом.

В стране шли гонения на албанцев, работавших раньше в России, их подозревали в шпионаже и измене. Влатко сняли с должности управляющего делами Совета министров и понизили до ничтожной должности архивариуса в государственном архиве. Но и тогда он все не хотел пугать Лилю и не рассказывал ей, что его положение пошатнулось, что вот-вот его могут арестовать. В конце концов однажды ночью, когда она опять безрезультатно пыталась возбудить его, он нежно прижал ее к себе, заглянул в глаза и с глубокой болью в голосе сказал: