Владимир Голяховский - Крушение надежд

По дороге домой Рупик повторял сам себе: «Ой-ой, как стыдно… Ой-ой, как противно!..» Он вспомнил рассказ Ефима Лившица, как после голосования на партийном собрании за осуждение «врачей-отравителей» он сам дал себе пощечину перед зеркалом — некому было ударить его, а он это заслужил, проголосовав «за» со всеми вместе, из страха. Теперь Рупик думал, что тоже заслужил пощечину.

Когда он вошел в квартиру, Соня удивленно и встревожено посмотрела на него:

— Что с тобой? На тебе лица нет.

Он не ответил, прошел в ванную, встал перед зеркалом и влепил себе пощечину.

Соня увидела это и испугалась:

— Рупик, милый, скажи, что случилось? Что с тобой?

Он рассказал ей про собрание, про свое выступление и про случай с Ефимом Лившицем. Соня слушала с широко раскрытыми от ужаса глазами:

— И ты осудил его, этого человека, который хочет уехать в Израиль? Ты осудил?..

— Соня, что же я мог сделать? Если бы тогда кто-нибудь ударил меня за это по лицу, я был бы благодарен. Но никто не ударил, и пришлось влепить пощечину самому себе.

Соня была совершенно обескуражена, она впервые видела мужа таким потерянным. Она привыкла считать его уверенным в себе человеком, гордилась им. А оказывается, он тоже должен терпеть унижения и бояться. Она молча подала ему обед, села рядом, подперла подбородок рукой и сочувственно смотрела на него. Поднеся ложку с супом ко рту, Рупик вдруг сказал:

— Соня, сегодня я испытал такое унижение, как будто меня тоже осуждали. Знаешь, что? Если так будут издеваться над евреями, нам тоже придется уехать.

Соня от неожиданности замерла:

— Как, уехать?.. Неужели ты думаешь?..

Для нее это был удар, их семейная жизнь так хорошо начиналась, у них новая кооперативная квартира, новая мебель, посуда… И вдруг все бросить? А что ждет их там? А что ждет их дочку?

Всю ночь они пролежали, обнявшись, и говорили, говорили, говорили. Соня вздыхала:

— Рупик, зачем ты меня пугаешь? У нас маленькая дочка, и жизнь налаживается. У тебя здесь такое прекрасное положение, хороший заработок… А что нас ждет там, в этом чужом для нас Израиле? Зачем ты меня пугаешь?..

Рано утром он написал письмо в Петрозаводск Ефиму Лившицу:

«Помнишь, как ты рассказывал мне о своей пощечине? Сегодня я тоже влепил пощечину самому себе» — и рассказал о собрании в институте. В конце он добавил: «До вашего края непуганых евреев это, наверное, еще не дошло, но по ситуации в столице видно, что для евреев наступают трудные времена и они начинают бежать из России. Ты не бойся за меня — я не собираюсь этого делать. Все-таки здесь мои корни, а теперь у меня большие планы, и я намерен их осуществить во что бы то ни стало. Буду писать учебник, буду создавать свою школу, буду держаться, сколько смогу».

Под напором мировой общественности денежный побор с выезжавших в Израиль был отменен, но заменили дополнительными ограничениями, практически означавшими запрет на эмиграцию. Самой распространенной причиной отказа в выдаче выездных виз был доступ к «государственным секретам», так называемые допуски трех степеней. Под какую-нибудь из трех степеней подпадал почти каждый желающий выехать.

А Соня на своей работе в патентном бюро как раз недавно получила третий допуск (наименее жесткий) с прибавкой семидесяти пяти рублей к зарплате.

В 1970-х годах на всю страну опустился «ледниковый период» (потом его назвали «брежневским застоем»). «Ледник» спускался с самого верха власти — из Кремля, где восседали кремлевские старики руководители во главе с Брежневым. Методы управления сводились к консерватизму и нежеланию упустить власть. Окончательно была определена кадровая политика партии: «стабильность кадров», пожизненность номенклатурных постов и фактическая безнаказанность руководителей. Средний возраст кремлевских вождей составлял семьдесят один год, это было самое старое правительство в мире.

Александр Галич написал песню:

По всей стране по-прежнему ощущался недостаток в самом необходимом, только Москва получала какое-то снабжение. Поэтому люди постоянно ездили в столицу для закупок, организовывали даже специальные поезда на один день в обе стороны, чтобы быстро обегать магазины, накупить продуктов и уехать. Моня Гендель сочинил анекдот: «Руководители разных стран обсуждают вопросы снабжения населения; американский президент говорит: „Это большая проблема, но мы рассылаем продукты во все города одинаково“; немецкий канцлер говорит: „У нас это тоже проблема, но и мы стараемся снабжать всех одинаково“; Генеральный секретарь партии Брежнев говорит: „У нас никаких проблем со снабжением населения нет, мы все отсылаем в Москву, а люди сами приезжают и все разбирают оттуда“».

Приезжие, действительно, разбирали все и вызывали этим недовольство москвичей.

Брежнев все больше впадал в старческий маразм, но устраивал кремлевских коллег своей безликостью. Они поддерживали его основную черту — тщеславие. Он был не только генеральным секретарем партии, но его сделали и главой государства, и присвоили звание маршала. На торжественных собраниях все должны были благодарить «лично товарища Брежнева». На каждый день рождения ему вручали награды, четыре года подряд звание Героя Советского Союза (хотя он не участвовал в боях) и Героя Социалистического Труда. На его пиджаке висело больше звезд, чем было у Хрущева.

Возможности для независимого художественного творчества были сведены при Брежневе к нулю, но сам он издал свои мемуары в трех томах («Возрождение», «Малая земля» и «Целина») тиражом в пятнадцать миллионов экземпляров и был награжден Ленинской премией и избран членом Союза писателей [170] Летом 1987 года мемуары Брежнева были изъяты из книжных магазинов и списаны в макулатуру. .

Алеша Гинзбург написал:

На получение литературной премии Леонидом Ильичем Брежневым