Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

— Врешь ты все. Слышал, пьянствуешь? Ну да ладно. Крепись. Для нашего брата наступают не лучшие времена, — нарком положил трубку.

«Что он хотел сказать? — зацепился Малкин за последнюю фразу. — Что он хотел сказать? Наступают не лучшие времена? Так они и не были лучшими. Значит, будет еще хуже? В каком смысле? Спросил о личной жизни…»

Малкин насторожился. Не хотелось предполагать худшее, но в голову лезло тревожное: один за другим в Управление поступали приказы наркомата об арестах ответственных работников НКВД разного уровня. Неужели не минет и его эта чаша? Сказано недвусмысленно. Наступают не лучшие времена. Значит, положение действительно серьезное…

Взяли маршала Блюхера утром, когда вся семья была уже на ногах. К корпусу, в котором он проживал, подкатили на автомашине Малкина. Двое сотрудников НКВД и Малкин, миновав вестибюль, по внутренней лестнице поднялись наверх, к спальне. Вошли без стука, предъявили оторопевшему Блюхеру ордер на арест и обыск. Соблюдая меры предосторожности, придерживая арестованного за руки, спустили его в вестибюль и бесцеремонно затолкали в комнату дежурного по корпусу, где он под наблюдением Малкина просидел до конца обыска. Затем его поместили в машину, куда перед этим накануне сопроводили жену — Глафиру Лукиничну.

— Распорядись насчет вещей и детей арестованных, — приказал Малкину представитель НКВД, — и дай команду горничной, или кто там есть, собрать для них вещи первой необходимости, пусть возьмут с собой.

Малкин прошел в столовую. Там Рукавцова собирала в роскошную вазу букет из свежесрезанных роз.

— Все, Ефросинья, кончай дурью маяться. Блюхерам розы больше не понадобятся.

Рукавцова растерянно опустила руки.

— Не пугайте, Иван Павлович!

— Блюхер с Глафирой арестованы. Быстренько собери для них немного вещей, остальные упакуй, передадим родственникам. Присмотри за детьми, потом комендант займется ими. Чего стоишь?

Ефросинья стремглав бросилась в комнаты.

В тот же день вечером Малкин вернулся домой и, хоть на душе было муторно, он был доволен свершившимся. Судьба берегла его: с маршалом Блюхером решились расправиться открыто.

Жена встретила настороженно:

— Что-то ты уезжать стал… хотя бы позвонил.

— Извини, не успел. У нас выпить найдется?

— Давно пил?

— Сегодня особое желание. Не выпить хочу, а напиться. Чтобы заспать все и больше никогда не вспоминать.

— Случилось серьезное?

Малкин не ответил, позвонил Ершову:

— Заходи, есть новости.

Ершов не заставил себя ждать, явился сразу.

— Ты где пропадал весь день?

— И ночь тоже.

— Что-то стряслось?

— Срочный выезд в Сочи. Присаживайся. Выпьем за упокой души.

— Чьей души? О чем ты?

— Потом, потом. Садись.

Жены арестованных секретарей горкома, райкомов Краснодара и других властных структур, к их удивлению и радости, содержались в одной камере. Они еще крепче сдружились, общая беда сплотила их и эта сплоченность, или «спайка», как они любили выражаться, помогала им отстаивать свои права, права арестованных, невероятно суженные приказами и инструкциями НКВД и постоянно ущемляемые администрацией тюрьмы. С наступлением холодов им удалось добиться остекления оконного проема. По их требованию им выдали одеяла и матрацы по комплекту на двоих, и хоть были они грязны и кишели вшами — жить стало легче. Одержали они и еще одну важную победу: по их требованию из корпуса убрали надзирательницу, женщину коварную и жестокую. «Овчарка», так прозвали ее обитательницы камеры, повадилась бить их во время прогулок по шеям, «давать макароны», а во время вечерних поверок устраивать спектакли для мужчин-надзирателей, заставляя женщин в их присутствии раздеваться донага.

— Ты что, чумная? — не выдержала издевательств Михайлова. — Освободимся с мужем, а мы обязательно освободимся, пойдешь ты, подлая, в психдом. Там и сгниешь…

— Ты освободишься, когда рак свистнет, а до тех пор будешь делать то, что я велю. Раздевайся, вражина проклятая! — надзирательница смачно выругалась и ударила Михайлову по лицу. — Ну!

— Оставь ее, — Литвинова решительно прикрыла собой подругу. — Ну-ка, ты! — обратилась она к одному из надзирателей. — Быстро за начальником тюрьмы! Быстро, или мы разорвем вас в клочья!

Надзиратели оторопели. Подобное в их практике случалось нечасто, и они растерялись.

— Ты долго будешь здесь торчать? Выполняй, что приказано!

Надзиратель повиновался. Начальник тюрьмы явился незамедлительно. Выслушав арестованных, он приказал Михайлову и Литвинову поместить на сутки в карцер.

Это не беда, решили подруги. Карцер мало чем отличался от обычных камерных условий, и когда «провинившиеся» вернулись в камеру, а «овчарка» не появилась в корпусе ни назавтра, ни через неделю, ликованию женщин не было границ. Жизнь неуемна. Даже в нечеловеческих условиях содержания люди находят повод для радости. Но от злой реальности никуда не уйдешь. Неизвестность, тоска по детям, беспокойство за их будущее подтачивали здоровье женщин и они часто и жестоко болели.

Чекизм проявлял свою изуверскую сущность в любой ситуации. Он походя изобретал все новые и новые способы уничтожения людей, оказавшихся в его власти. Наделенный огромными правами, он, ненасытный, злоупотребляя, расширял свои полномочия до беспредела.

В один из промозглых осенних дней Осипову и Литвинову вызвали в Управление на допрос. Конвою было поручено доставить их к одиннадцати часам. Однако «воронок», сделавший уже несколько рейсов, в назначенный час к спецкорпусу не подали. Выяснилось, что не выдержал он нагрузки, замер на полпути к городской тюрьме и, кажется, надолго. Опасаясь взбучки за срыв следственных мероприятий «путем недоставления арестованных в установленный срок», начальник конвоя остановил пустую полуторку, следовавшую в Горячий Ключ за дровами, и задействовал для перевозки арестованных. Когда арестанты были усажены на днище кузова и несколько раз пересчитаны, один из конвоиров неожиданно взбунтовался:

— Это шо? Специально хотять нам заделать козу? Они ж, гады; разбегутся. Сигануть из кузова и шукай тоди витра в поли. А нас пид арест? Ни. Так не пойдеть!

— А как пойдеть? — передразнил его начальник конвоя.

— А от так, щоб были связаны.

— Надо спешить. Уже и так опоздали.

— А раз уже опоздали, то и спешить не надо. А делать как положено. Положено в закрытий машине. — давайте закрытую. А то по пути увидит подельника, та подаст секретный знак, от тогда и попляшем.

— Твоими устами глаголет истина, — засмеялся начальник конвоя. — Хоть ты и дурак, но молодец. Какой же выход?

Сбились в кружок, посоветовались. Приняли предложение «бунтаря».