Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

— Да. Ты свободен. Займись остальными, как договорились. Садись, Зайцев! Что это ты обвешался фонарями?

— Барин изволили навешать-с, — в тон начальнику ответил подчиненный.

— Скорее, не барин, а хам-с, — расплылся в улыбке Сербинов. Реплика Зайцева, язвительная и в определенной мере крамольная, свидетельствовала о доверии. — Ты рапорт давай сюда, я им займусь, когда Феофилов представит другие материалы, а ты мне детально расскажи, что произошло.

— Все началось со звонка Малкина; вернувшись из Сочи, он пригласил Ершова к себе домой. Ершов позвал меня, сказал, что проведет вечер у Малкина, и отпустил меня домой. Вечером пришла его супруга и спросила, где муж. Я ответил. Было уже поздновато, я забеспокоился и решил встретить «хозяина» у подъезда. Там мы с вами встретились. Выполняя ваше задание, постучался к Малкиным. Вышел товарищ майор и сказал, что Ершов заночует у него. Я успокоился и пошел домой. Примерно через час с квартиры Малкина позвонила жена Ершова и попросила приехать за ним. Увидел я их стоящими у подъезда. Ершов был сильно пьян и отчитывал жену за то, что компрометирует его перед семьей Малкина. Я насильно посадил его в машину и повез домой. У подъезда он пытался избавиться от меня, но я воспротивился, так как не мог оставить его пьяного на улице. Тогда он набросился на меня с кулаками и закричал: «Ты мой холуй и мне же приказываешь!» Поскольку я его удерживал, он искусал мне руки и несколько раз ударил по лицу… — голос Зайцева сорвался, и стал плаксивым. Чувствуя, что заплачет от горькой обиды, он выдержал паузу и, успокоившись, заговорил снова. — Ионов — его шофер — пытался мне помочь, и за это ему тоже досталось. Бешеный человек. С трудом мы затолкали его в машину. Дома он поднял дебош, избил жену и дочь, побил посуду и с криком погнался за женой на улицу. В это время я входил в свою квартиру, он переключился на меня, ударил ногой в живот, и когда я упал — стал топтать ногами, угрожая, что посадит меня и расстреляет. Я вырвался от него и побежал в Управление, там нашел Феофилова и рассказал о случившемся. Феофилов отправил меня обратно, сказал, чтобы я не допустил избиения жены, а он направит в помощь сотрудников. На углу улиц Шаумяна и Ежова я услышал крик жены Ершова. Она бежала и кричала: «Люди, спасите!», а Ершов гнался за ней и на всю улицу ругался нецензурными словами. Я остановил его, он снова набросился на меня с кулаками. В это время подошли сотрудники УНКВД Локерман и Белов. Я оставил Ершова на их попечение, а сам пошел домой, чтобы привести себя в порядок. Оказалось, что Ершов и в моей квартире устроил погром: повыбивал стекла, перепугал детей, бил ногами в дверь, угрожая мне расправой, нецензурно оскорблял жену. Я пошел в крайком, чтобы доложить о случившемся Газову, его на месте не оказалось, а пришедшие вслед за мной Локерман и Белов не советовали жаловаться, так как это затронет интересы Малкина и для меня жалоба может закончиться нехорошо. Локерман и Белов рассказали, что Ершов на улице кричал собравшимся зевакам, что он с Иваном договорился посадить Газова. Вот и все.

— И каковы твои намерения? Будешь жаловаться?

— А как вы посоветуете?

— Какой я советчик? Это дело личное. Я бы, например, не простил.

— Тогда я напишу жалобу на имя инструктора ЦК ВКП(б) Виноградова. Он ему спуску не даст.

— Это твое дело. А пока продолжай охранять Ершова. Позвонишь мне, расскажешь, как он поведет себя после всего случившегося.

Отпустив Зайцева, Сербинов поспешил к Малкину на квартиру и рассказал о случившемся.

— Ему говно жрать, а не водку пить, — возмутился Малкин. — Дерьмо собачье. Надо же: «Мы с Иваном договорились…» Хамло.

Как дальше повел бы себя Малкин, остается загадкой, ибо в этот момент к нему в квартиру, измятый, с мешками под глазами, явился сам Ершов. С собачьей виноватостью отводя глаза, он передал Малкину распечатанный конверт.

— Почитай. Тут тебя касается.

Малкин, продолжая сверкать глазами, взял конверт и, ознакомившись с его содержимым, передал Сербинову. Это было письмо ЦК ВКП(б), адресованное Газову и Ершову. Им предлагалось немедленно расследовать факты нарушения законности, изложенные в жалобе коммунистов, которая прилагалась, результаты обсудить на бюро крайкома и сообщить ЦК о принятых мерах.

— Обсудить, принять меры, сообщить, — возмутился Малкин. — Курочка в гнезде, а они уже распускают руки.

— Видимо, потому, — предположил Ершов, — что в жалобе указаны конкретные факты вражеской работы целого ряда подразделений НКВД. Ну и… в отношении тебя тоже. Авторы прямо указывают на тебя как на врага народа.

— Ты тоже так думаешь?

— Что будем делать? — уклонился Ершов от ответа.

— Выполнять указание ЦК, — ответил Малкин раздраженно.

— Да, но… надо бы взглянуть на авторов. Может, их и в природе не существует? — высказал сомнение Сербинов.

— Существуют, — ответил Ершов. — Я проверял.

— Дело не в том, существуют они или нет. Дело в том, что ЦК заранее все предопределил, а это значит, что он готов сдать меня после первого же плевка в мою сторону. — В тоне, каким это было сказано, звучала откровенная обида.

— Не выдумывай и не паникуй, — завилял Ершов глазами, избегая встретиться взглядом с Малкиным. — Кому поручим проверку? Против инструктора Солонова не возражаешь?

— А у самого ума не хватит проверить? Инструктор Солонов… Растрепал по всему крайкому, что Малкин враг… Кстати… Ты помнишь, что вчера натворил?

Ершов побледнел.

— Нет, — соврал он, — а что?

Малкин почти дословно повторил рассказ Сербинова. Слушая, Ершов непроизвольно дергал головой и вдруг стал часто и трудно икать.

— Смотри, не выблюй на меня свои эмоции, — жестко предупредил Малкин, довольный произведенным эффектом, и вдруг, с наглостью, удивившей Сербинова, закричал: — Ты мне скажи, кому я должен поручить расследование этого факта? Избиение сотрудников госбезопасности при исполнении служебных обязанностей — это уголовщина. И тут тебе не помогут ни те, с кем ты учился в Институте красной профессуры, ни те, с кем ты работал на кафедре Промакадемии. А компрометация первого секретаря крайкома Газова и меня, как начальника УНКВД, пропаганда террора среди населения? И потом, что это за выражение: «Ты мой холуй»? Чекиста, который приставлен к тебе для охраны, ты используешь в хвост и в гриву, заставляя чуть ли не задницу тебе подтирать, сталинского чекиста ты называешь холуем? А? Чего молчишь? Пришлепал с какой-то вшивой жалобой, попугать решил, чтоб вчерашнюю выходку не заметили? Да я всю эту мразь, обливающую грязью и клеветой органы государственной безопасности, сегодня же превращу в лагерную пыль. Понял? А теперь скажи, как мне тебя спасать? И надо ли спасать вообще?