Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

Председатель крайисполкома удалился, чувствуя себя униженным и оскорбленным.

— За что ты его так? — спросил Малкин, когда дверь за Симончиком закрылась.

— Да пошел он на х… Жертва аборта! Ни хрена не смыслит в политике. А ты тоже… Уберем, уберем… Как бы нас с тобой не убрали. Настроение в ЦК меняется быстро.

В оставшиеся дни секретари горкома ВКП(б) Шелухин и горкома ВЛКСМ Мерзликин шумливо занимались подготовкой демонстрации и митинга, который намеревались провести на городском стадионе. Из укладов и баз управления внутренней торговли были изъяты все запасы красной материи, из которой комсомольский актив изготовил сотни флагов, флажков, десятки транспарантов и прочей митинговой атрибутики. Школы и комсомольские организации учебных заведений и крупных промышленных предприятий получили жесткие разнарядки, в соответствии с которыми они обязаны были выставить на демонстрацию полностью экипированные колонны со стопроцентным охватом молодежи. В подготовку намеченных мероприятий Шелухин задействовал Дом пионеров, обязав его обеспечить колонны горнистами и барабанщиками. Предприятия, имевшие собственные духовые оркестры, должны были выделить музыкантов в сводный духовой оркестр, место которому было определено в сквере у здания крайкома партии, а также сопровождать свои колонны во время шествия к городскому стадиону. Все было многократно просчитано, проверено и, кажется, неплохо подготовлено, о чем Шелухин с радостью сообщил Кравцову.

— Скажешь «гоп», когда перескочишь, — охладил пыл ретивого исполнителя секретарь крайкома. — Что-то сорвется — пощады не жди.

— Само собой, — смешался Шелухин и, не скрывая более неприязни к товарищу по партии, демонстративно покинул кабинет.

Утро 30 сентября выдалось солнечным, но по-осеннему прохладным. Легкий ветерок шевелил многочисленные флаги, развешанные на домах центральной улицы города. На фасадах административных зданий — портреты Калинина, Ворошилова, Кагановича и Ежова.

От здания к зданию, во всю ширину улицы, на замусоленных пеньковых канатах — огромные красные полотнища с письменами, прославляющими ВКП(б), Сталина, комсомол. В сквере под сенью дерев, окутанных густой багрово-желтой листвой, расположился сводный духовой оркестр: трубы на изготовку, раскрытые книжки нот на деревянных подставках-пюпитрах. В ожидании команды «марш!» застыл дирижер — высокий сутулый блондин. Зажав в костлявых пальцах красный карандаш — дирижерскую палочку, он неотрывно смотрел на угловой балкон крайкомовского здания. Тротуары по обе стороны улицы стараниями Шелухина заполнены приглашенными, у каждого из которых своя роль в этом массовом спектакле ликования. В квартале от здания крайкома изготовились к торжественному проходу колонны демонстрантов — серая масса, густо перепачканная красным.

Десять ноль-ноль. На балкон, украшенный кумачом и портретами вождей, выходят Кравцов, Малкин, Симончик, Шелухин, Мерзликин. Распорядитель с красной повязкой на рукаве, то и дело сползавшей ниже локтя, неожиданно вынырнул из толпы и подал команду оркестру. Дирижерская палочка-карандаш круто взмыла вверх и грозная «Варшавянка» заглушила многоголосье сгрудившихся на тротуарах горожан. Вал кумача тяжело сдвинулся с места и, набирая скорость, покатился к зданию крайкома и мимо него, устремляясь к городскому стадиону.

Стоя на балконе рядом с Кравцовым, Малкин видел сквозь просветы в скопище знамен, портретов и транспарантов знакомые лица, которые приветливо улыбались и что-то кричали, и он, не различая слов в сплошном гуле голосов и нестройных звуков оркестра, но догадываясь, что это могут быть только приветствия, добродушно улыбался в ответ, важно покачивая пятерней на уровне глаз. То там, то здесь мелькали лица работников НКВД — его глаза и уши, получившие задание «не зевать, все видеть, слышать и решительно пресекать». Устав от лиц и улыбок, Малкин устремил взор навстречу движущемуся потоку и поразился увиденному: многочисленные портреты «вождей мирового пролетариата», высоко поднятые демонстрантами над сплошным красным месивом знамен и транспарантов, казались плывущими в дымящейся от утренней прохлады человеческой крови, плывущими торжественно и амбициозно в твердой уверенности, что пока дымятся эти потоки — держаться им на плаву, увлекая за собой все новые и новые поколения разрушителей старого мира.

Идут студенты краснодарских вузов — над колонной транспарант: «Слава великому Сталину — вождю и учителю всех народов».

Идут физкультурники, несут транспарант: «Слава великому Сталину — лучшему другу советских физкультурников!»

Идут молодые рабочие — на белом полотнище черными буквами выведено: «Требуем смертной казни Бухарину и его своре!»

Идут стахановцы — на красных полотнищах, развернутых на ширину улицы, призывы: «Добьемся…», «Усилим…», «Улучшим…», «Выполним и перевыполним…»

Идет новое поколение. Идет устремленная в светлое коммунистическое завтра советская молодежь, явившаяся на этот свет под револьверный лай и топот конских копыт, под разбойный свист и улюлюканье красных конников и хруст разрубленных шашками человеческих тел. Идет самоуверенная, гордая, не скрывающая низменных инстинктов — жажды разрушать, истреблять, расстреливать. Идет под звонкую трескотню ленинско-сталинских обещаний сделать их жизнь веселей и краше.

— Привет славной советской молодежи! — несется с балкона.

— Ура-а-а! — откликается колонна боевым кличем своих предков.

— Да здравствует Всесоюзная коммунистическая партия большевиков и ее вождь великий Сталин! — кричат с балкона в корабельный рупор.

— Ура-а-а! — взрывается колонна торжественным многоголосьем.

— Пионеры! К борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы!

— Всегда готовы! — несется хором из пионерских колонн.

Хождение под барабан, под фальшивые звуки самодеятельных оркестров, — под негодующие выкрики с требованием смертной казни тем, перед кем вчера еще преклонялись миллионы, в одних вбивает ненависть и злобу, в других вселяет страх, внушает подозрительность, у третьих истребляет веру. Звучат оркестры, трещат барабаны, колонна-толпа демонстрирует преданность диктатуре вождей. Она движется, мощная и безрассудная. Она не сомневается в справедливости своих требований, не колеблется в своих поступках, потому что она — масса, она толпа. Охваченная угарно-патриотическим порывом, она радостно и открыто воспевает насилие и, не стыдясь своей жестокости, во весь голос требует: крови! крови!

Пройдут не годы — месяцы, и этот призрачный монолит расслоится, рассыплется и выпадут на долю многих из тех, кто вышагивает под красными знаменами, и казенный дом, и дальняя дорога, и муки лучших в мире советских лагерей. А те, кто до поры до времени останется дышать вольным ветром, будут вот так же по разнарядке райкома, горкома, крайкома ходить на митинги и демонстрации и требовать смертной казни своим единомышленникам, но уже как «национал-уклонистам», «маловерам», «оппортунистам», «капитулянтам», «предателям», «правым реставраторам капитализма» и «левым уродам — агентам японо-немецких фашистов», «вредителям», «диверсантам» и прочим, прочим, прочим.