Михаил Петров - Фельдмаршал Репнин

Репнин подоспел к месту сражения как раз в тот момент, когда пруссаки затеяли очередную атаку. Они шли такой плотной стеной, с такой уверенностью в своём превосходстве, что изрядно потрёпанные русские подразделения заколебались и попятились назад. Не миновать бы беде, не подоспей к передним рядам бригадир Племянников.

— Братцы, что вы делаете? За вашими спинами раненый командир дивизии. Неужели позволим пруссакам пленить нашего любимого генерала? Вперёд, братцы! Штык на штык! Умрём, но не отступим!

И с обнажённой шпагой он первым кинулся навстречу врагу. Его тотчас обогнали другие офицеры, солдаты, и началась новая рукопашная схватка, ещё более ожесточённая, чем была до этого. Воздух сотрясался от голосов. Кричали пруссаки, кричали русские, и поначалу со стороны трудно было определить, чья сторона берёт верх. В азарте сражения противники смешались в одну общую толпу и выбирали себе жертвы только по цвету мундиров.

Князь Репнин тоже включился в рукопашную, но его шпага оказалась слишком короткой, чтобы достать кого-либо из вражеских бойцов. Один пруссак, заметив его неопытность, ловким ударом штыка выбил у него шпагу и замахнулся для нанесения смертельного удара, но в этот миг, к счастью русского офицера, поскользнулся, чем тот мгновенно воспользовался: выдернув из кармана пистоль, он выстрелил в упор. Выронив ружьё, пруссак упал. Репнин подобрал с земли свою шпагу и стал выбираться из толпы. Он не давал отчёта своему поведению. Ему смутно казалось, что, убив вражеского солдата, он тем самым уже исполнил свой долг и больше ему тут делать нечего… Впрочем, в дальнейшем его участии и контратаке уже не было необходимости. Хотя противник имел численный перевес, он не смог устоять перед яростью противоборствующей стороны и начал постепенно отходить на свои исходные позиции.

Репнин пошёл к тому месту, где находился раненый командир дивизии. Генерал Лопухин лежал на спине. Его мундир был пропитан кровью, но он оставался в сознании.

— Не прошли пруссаки, — полувопросительно промолвил он.

— Наши их отогнали назад.

Репнин доложил о решении главнокомандующего передать ему в помощь из дивизии генерала Фермора артиллерийскую бригаду и три пехотных полка. Лопухин поморщился, словно это решение фельдмаршала не обрадовало, а лишь огорчило его.

— Пустой человек, — сказал он тихо, имея ввиду Апраксина. — Боюсь, загубит всё дело.

В этот момент до слуха донеслось многоголосое «ура». Крики повторялись снова и снова.

— Что там такое? — оживился генерал. — Посмотрите, голубчик. Голоса русские, а доносятся как будто со стороны пруссаков.

Едва Репнин успел подняться, как прибежал бригадир Племянников.

— Победа, Василий Абрамович! — обрадованно доложил он. — Врагов с тыла атакуют полки Румянцева. Пруссаки бегут в лес, оставляя орудия.

— Говорите, полки Румянцева? — засветилось радостью лицо раненого генерала. — Но откуда они взялись? Румянцев стоит за лесом, и у него не было времени обойти этот лес.

— А он его не обходил, он прошёл прямиком через лес и вышел к пруссакам в тыл.

Глаза генерала наполнились слезами:

— Слава Богу, теперь я могу умереть спокойно.

Генерал Лопухин вскоре умер. Репнин покинул поле боя только после того, как тело славного полководца увезли в вагенбург [15] Вагенбург — тыловой базовый лагерь. , чтобы уже оттуда отправить в Россию для предания родной земле. Он шёл медленно, чувствуя себя усталым и опустошённым. Его лошадь была ранена при возвращении на поле боя от Апраксина, он оставил её на попечение какому-то сержанту, а другую искать себе не стал.

До палаточного городка он добрался только к вечеру. Там, где ещё несколько часов тому назад находился главнокомандующий со своим окружением, было пусто. Репнин этому даже обрадовался. Ему почему-то не хотелось встречаться с Апраксиным и тем более говорить с ним. Он тихо, не привлекая к себе внимания людей, находившихся в лагере, пробрался в свою палатку, лёг не раздеваясь на походную койку и тотчас заснул.

Репнин спал долго. Когда, проснувшись, он вышел из палатки, в лагере уже вовсю кипела жизнь. За обозными повозками, как всегда, горели костры. Но в этот раз на вертелах поджаривались туши баранов, диких кабанов. Как можно было догадаться, готовили праздничное угощение для господ офицеров по случаю одержанной победы над пруссаками.

— Вчера фельдмаршал уже устраивал маленькое застолье, — сообщал Репнину встретившийся с ним австрийский волонтёр. — А сегодня обещал устроить настоящий пир. Кстати, — вспомнил он, — вас за столом почему-то не было. Что-то задержало?

— Я рано лёг спать, — отвечал Репнин. — Было много переживаний.

Подошёл Сент Андре, гулявший по дорожке перед палатками. Тоже поинтересовался, почему его, Репнина, не было на вчерашнем застолье. Репнин сказал ему то же, что и первому волонтёру.

— А фельдмаршал уже встал? — спросил он в свою очередь.

— Он у себя в палатке, — сообщил Сент Андре. — Вместе с графом Паниным сочиняет реляцию на имя императрицы. Возможно, уже кончили. Не желаете посмотреть?

Австрийский генерал дружески взял его под локоть и повёл в сторону главной палатки, у входа в которую стоял гренадер с ружьём.

— Фельдмаршал ещё не освободился? — спросил его Репнин.

— Никак нет, — отвечал тот, — его сиятельство занят.

Подойдя к палатке, Репнин услышал доносившийся оттуда голос Апраксина. Главнокомандующий диктовал писарю текст реляции императрице, диктовал так громко, что Репнин отчётливо слышал каждое слово. «…Что до меня принадлежит, — доносилось из палатки, — то я, всемилостивейшая государыня, как перед самим Богом, вашему величеству признаюсь, что я в такой грусти сперва находился, когда, как выше упомянуто, с такою фуриею и порядком неприятель нас в марше атаковал, что я за обозами вдруг не с тою пользою везде действовать мог, как расположено было, что я в такой огонь себя отважил, где около меня гвардии Курсель убит и гренадеров два человека ранено, вахмейстер гусарский убит и несколько человек офицеров и гусаров ранено, тако ж и подо мною лошадь, чего уже после баталии усмотрено. Одним словом, в такой был опасности, что одна только Божья десница меня сохранила, ибо я хотел лучше своею кровью верность свою запечатлеть, чем неудачу какую видеть…»

— Фельдмаршал, наверное, ещё долго будет занят, — сказал Репнин австрийскому генералу, стоявшему в сторонке в течение всего времени, пока он прислушивался к голосу Апраксина. — Может, попьём пока чаю?

— С большой охотой, — согласился генерал.

…Пир, о котором говорили с самого утра, состоялся вскоре после учинения благодарственного молебна. В главной палатке фельдмаршала сумели разместиться все генералы и старшие офицеры. Отсутствовал только генерал-майор граф Панин: он был послан в Петербург с реляцией для императрицы.