Михаил Петров - Фельдмаршал Репнин

— Ваше величество, — горячо заговорил князь, — вы сделали для меня так много, что я не нахожу слов для выражения своей благодарности. Но дозвольте доложить… Умирая, отец наказывал мне посвятить себя службе в обычных войсках, и я прошу ваше величество разрешить мне вернуться в действующую армию.

— Опять волонтёром? — с лукавинкой в глазах посмотрела на него императрица, затем перевела взгляд на вице-канцлера: — Как на сие смотрите, граф?

— Думаю, такие молодцы армии вашего величества зело нужны, — ответил вице-канцлер.

Императрица на минуту задумалась.

— Хорошо, — наконец решила она, — мы назначим вас в армию в чине полковника, но только после того, как вернётесь из Франции.

— Я должен туда ехать?

— Нам надобно иметь своего представителя при французской армии, а князь Трубецкой считает, что вы с этим поручением справитесь лучше, чем кто-либо другой. Вы знаете европейские языки, и вам будет легко договориться с союзниками. Надеюсь, возражать не станете?

— Я готов к исполнению любого задания, которое мне поручат, — заверил Репнин.

Из Царского Села Воронцов и Репнин возвращались порознь. У вице-канцлера обнаружились какие-то дела, которые он должен был обсудить с императрицей с глазу на глаз, и Репнин, не став его дожидаться, поехал один. Встреча с императрицей уничтожила в нём всякие сомнения относительно его будущего, пробудила прежние мечты о быстрой военной карьере и славе. Хотя императрица и не согласилась назначить его в действующую армию, пообещав это сделать лишь после его возвращения из Франции, он мог и впредь рассчитывать на её милости.

На следующий день Репнин посетил президента военной коллегии генерал-фельдмаршала князя Трубецкого, получил от него инструкции, определявшие круг его обязанностей во время пребывания в союзнической армии, затем побывал в коллегии иностранных дел, а неделю спустя, нанеся прощальный визит вице-канцлеру графу Воронцову, выехал через Вену в Париж.

Императрица Елизавета Петровна сдержала своё обещание. После продолжительного пребывания во Франции в качестве представителя Российской армии при штабе французских вооружённых сил Репнин получил даже больше, чем ожидал. В чине полковника он был назначен в действующую армию полковым командиром.

Штаб-квартиру армии Репнин нашёл на правом берегу Одера. В ту пору армия находилась под началом генерал-аншефа Фермора. Главнокомандующий встретил его без каких-либо эмоций. Приняв ордер о назначении, он склонился над документом и долго сидел в таком положении, раздумывая, что можно предложить молодому щёголю, скорее всего выскочке, до этого ещё ни разу не бывавшего на командных должностях.

Репнин знал Фермора ещё с той поры, когда произошло сражение при Гросс-Егерсдорфе. В той баталии генерал-аншеф ничем похвальным себя не отличил, но и не сделал ничего такого, за что можно было бы его осуждать. Приказы выполнял исправно, хотя вообще-то в армии его недолюбливали. Сухарь, педант… Дружбу заводил только с генералами да старшими офицерами, имевшими иностранное происхождение. Что до русских военачальников, то относился к ним с недоверием, чуть ли не всех считал выскочками, неспособными руководить боевыми действиями. Таковым считал даже графа Румянцева, отличившегося в Гросс-Егерсдорфской баталии: эта победа представлялась ему чистой случайностью.

— Так и быть, — принял наконец решение главнокомандующий, — полупите в своё распоряжение рекрутский полк. Полк ещё не обстрелян, да и экзерциций [17] Экзерциции — военные учения. было мало, но солдаты там исправные.

— В какой дивизии?

— В дивизии графа Румянцева.

— Благодарю вас, господин генерал.

Так у Репнина начался первый день службы в действующей армии. За этим днём последовали другие, и он не заметил, как втянулся в серые армейские будни с бесконечными построениями, маршированиями, экзерцициями, солдатскими сходками у костров перед вечерним отбоем. Всю эту повседневную суетность нарушали только военные действия, но таковые возникали редко. К тому же русской армии явно не везло. Она уже не одерживала таких побед, какой увенчалась баталия при Гросс-Егерсдорфе. Была возможность захватить неприятельскую крепость Кюстрин, но воспользоваться ею не смогли. Длительная осада не дала желаемых результатов, и главнокомандующий ничего другого не придумал, как отдать приказ сжечь предместье города и отбыть с войсками восвояси.

Ещё более горькую неудачу пришлось испытать русской армии в баталии, случившейся вблизи селения Цорндорф. Здесь на открытом пространстве столкнулись главные силы противоборствующих сторон. Будучи приверженцем тактики фельдмаршала Миниха, Фермор построил свою армию в виде продолговатого прямоугольника, в центре которого расположил кавалерию и обозы. Подобные каре фельдмаршал Миних, находившийся на русской службе, выстраивал против турок и татар во время русско-турецкой войны и часто добивался успехов. Фермор надеялся, что такое построение войск и ему принесёт лавры победителя. Но в своих расчётах генерал-аншеф не учёл сущей малости, а именно: в данном случае единому громоздкому каре противостояли не плохо обученные толпы, а вымуштрованные прусские войска. Когда Фермор пустил в атаку свою конницу, пруссаки встретили её мощными залпами ружейного и артиллерийского огня. Атака тотчас захлебнулась. Спасаясь от пуль и снарядов, конники повернули обратно, но попали в непроглядные облака пыли, поднятой копытами лошадей и взрывами гранат. В этих условиях было трудно разобраться, где свои, а где чужие. И не было ничего удивительного, что повернувшая назад русская кавалерия попала под огонь своих же войск, принявших её за неприятельскую конницу. Потери русской стороны возрастали с каждой минутой. Воспользовавшись замешательством в рядах противника, пруссаки дружно ударили по правому флангу русских, прорвали каре и устремились к обозам, находившимся внутри построения…

От полного разгрома русскую армию спасало только отчаянное сопротивление солдат и офицеров, дравшихся не на жизнь, а на смерть. Но потери только убитыми составили более 20 тысяч человек. Много русских воинов попало в плен, в том числе генералы, обер-офицеры. В качестве трофеев пруссакам досталось более ста орудий.

В своей реляции о состоявшейся трагической баталии Фермор старался всячески преуменьшить понесённые потери, скрыть истинную правду, но Петербург не мог простить ему поражения и спустя некоторое время направил в армию нового главнокомандующего в лице генерал-аншефа графа Петра Семёновича Салтыкова.