Олег Капустин - Судьба генерала

— Эх, много бы я дал, чтобы узнать, как наш Павлуша чувствует себя у французов, — сказал старший брат, Николай Алексеевич, выпуская перед собой клубы дыма из массивной трубки с длинным чубуком. В бою под Валутиной Горой генерал-майор Павел Тучков попал в плен.

— Томится, конечно, здесь такие события разворачиваются, а он не у дел. Но ничего, нам надо побыстрее расправляться с Бонапартом, и тогда вызволим брата. Хотя у меня такое чувство, что я его больше никогда не увижу. Три недели назад, ещё тогда, на Смоленской дороге, у меня сердце похолодело, когда мы расставались. Предчувствие у меня нехорошее… — Александр рассматривал своё отражение в чашке очень крепкого чая.

— Не надо Саша, перед сражением все эти мысли начисто выметай из головы, — наставительно произнёс Николай.

— Не так-то это легко сделать, братец. Не хотел я тебе рассказывать о том, что случилось со мной и Марго на последнем привале, когда мы расстались под Смоленском, но, видно, не удержусь.

Александр так звал свою жену Маргариту. Они очень друг друга любили. Но в их чувстве было столько экзальтации, страсти, что это даже пугало здравомыслящего Николая. Он этого не одобрял. Так относиться к друг другу впору было трагическим любовникам из пьесы Шекспира, а не супругам, прожившим в браке уже шесть лет. Так же считала и мать братьев, строгая русская барыня, Елена Яковлевна Тучкова, души не чаявшая в своих любимцах Коле и Саше.

Младший брат встал, прошёлся по просторной палатке командира корпуса и остановился перед картой, расстеленной на столе.

— Ты знаешь, я узнал о существовании вот этой деревеньки под названием Бородино почти месяц назад. Тогда мы спали в избе в последний раз вместе с Марго, на следующий день она уезжала в Москву. И вдруг ночью она будит меня и спрашивает: «Что это за местечко Бородино? Ты его не встречал на картах?» Я с удивлением смотрю на её мертвенно-белое в лунном свете лицо и ничего не могу ответить спросонья. Но она заставила меня встать — мы спали прямо на полу, на сене, покрытом попонами, — и найти большую карту. Искали мы, искали, но тогда так и не нашли эту деревеньку. А дело в том, что ей приснилось, как она идёт по какому-то селу и вдруг видит на стене простой избы надпись: «Твоя судьба решится здесь, у Бородино». И ты знаешь, Николай, меня как обухом ударило, когда я услышал пару дней назад, что мы, оказывается, даём генеральное сражение у деревни Бородино.

Красивое лицо Александра в лунном свете, падающем через открытый полог палатки, было смертельно бледным. Глаза смотрели на брата как-то странно.

— Сейчас у меня такое же чувство, которое было, когда мы расставались с Павлушей.

— Перестань хныкать, Сашка! — рявкнул на брата Николай. — Иди лучше приляг и поспи, завтра нам предстоит очень трудный день.

Братья помолчали и встали, пора было расходиться. Они обнялись. В этот момент порыв ночного ветра загасил все свечи, стоявшие в медном шандале на столе. Братья оказались в ночном мраке. Александр ничего не сказал, повернулся и вышел. Николай вдруг тоже почувствовал, что они видятся в последний раз. Он скрипнул зубами и одетым лёг на походную постель. Никакие предчувствия не могли поколебать его чувство долга. Генерал заставил себя заснуть хотя бы на полчаса, он знал, как это важно перед сражением. Так же делали и большинство русских солдат, инстинктивно понимая, что завтра великий день для них и их Родины и сейчас уже не место для размышлений, колебаний и подтачивающих силу души воспоминаний.

Во французском лагере не было той строгой, серьёзной, праведной атмосферы, которая царила в русском. Среди многоязычной орды, пришедшей на Русь за хорошей добычей и думавшей только о том, как бы прорваться к богатой Москве и обеспечить себя удобными зимними квартирами да безбедным существованием на будущее, раздавались до глубокой ночи громкие пьяные выкрики, хохот. Эти загрубелые вояки, завоевавшие уже почти всю Европу, радовались, что наконец-то им представился случай накинуться на очередную богатую жертву. Казалось, все были уверены в завтрашней победе.

Однако в некоторых палатках «Великой армии» царило совсем другое настроение. Так, обер-шталмейстер императорского двора Арман де Коленкур, склонив свою посеребрённую густой сединой голову над бокалом темно-красного вина, грустно-иронично слушал восторженные речи своего младшего брата, одного из самых блестящих кавалерийских генералов, которых когда-либо рождала Франция.

— Эх, Огюст, — печально улыбнулся старший Коленкур, — неужели ты не видишь, что мы, как в болоте, увязаем в этой огромной России. Ну, хорошо, завтра мы всё же выиграем битву, я в этом тоже уверен. Но какой ценой? Ты же сам отлично знаешь, как русские ожесточённо дрались под Смоленском и во всех арьергардных боях. Завтра же они нам дадут такой отпор, какого мы ещё никогда и нигде не получали, треть или даже половина нашей «Великой армии» будет потеряна. А что будет с остальной её частью, когда мы всё-таки ворвёмся в Москву?

— Мы получим отличные зимние квартиры и скорый мир с поверженным русским медведем! — бодро проговорил Огюст, выпивая вино из бокала.

— Ну зачем ты повторяешь с таким глупым апломбом всю эту чушь из официальных бюллетеней? — поморщился Арман.

— Ну ты же сам их сочиняешь и одновременно называешь чушью, — усмехнулся младший брат.

— Господи, какими только глупостями или гадостями мне не приходится заниматься при дворе! Но что поделаешь, такова жизнь! — вздохнул обер-шталмейстер. — Однако, что бы нас ни заставляла делать судьба, наш император или наше честолюбие, надо никогда не терять своего «я» и смотреть на всё со своей, не зависимой ни от чего и ни от кого, просвещённой точки зрения. И уж совсем глупо обманывать самого себя.

— И ты считаешь, что я занимаюсь самообманом? — спросил Огюст, вдруг так же тонко и иронично улыбнувшись, как и его старший брат. — Арман, разве я как неглупый человек и, поверь мне на слово, неплохой военный не понимаю, что в погоне за этими недостижимыми химерами, как Индийский поход, мы залезли в такие дебри, откуда можем просто не выбраться? Понимаю, конечно. — Генерал помолчал, налил себе ещё один бокал вина, поднял его и посмотрел на свет, льющийся от многочисленных свечей, горящих на серебряных шандалах, доставшихся ему как трофей после грабежа одной из богатых усадеб под Смоленском и подаренных им любимому и уважаемому старшему брату.

Вообще почти всё, что окружало этих просвещённых французов, было взято как военная добыча во всех частях Европы. Считая себя цивилизованными людьми, французы наполеоновской Франции на самом-то деле вели себя как гунны, без малейшего зазрения совести грабя народы, страны и континенты. И вот теперь с благословения своего императора они решили перенести грабёж на весь мир, пытаясь прорваться сквозь просторы России к Индии, где засели колонизаторы-англичане, которые в этом роковом для всего человечества году застыли от ужаса при виде ещё более наглого и кровожадного завоевателя, чем они сами.