Олег Капустин - Судьба генерала

— Не забыл ли этот рыжий шалопай ещё чего-нибудь?

А Экбал в этот момент быстро вышел из переулка на главную улицу и широкими шагами, весело и беззаботно посвистывая на ходу и затягивая сильный и гибкий стан кушаком, направился к центру города. Проходя мимо базара, громко и бесцеремонно переговаривался на ходу с лавочниками, уже начавшими торговлишку и раскладывающими перед любопытствующими многочисленные товары. Вот Экбал прошагал по разостланным прямо на дороге у одной из лавок коврам для того, чтобы прохожие разминали своими ногами ворс, делая его мягким, поздоровался с грузным ковровщиком, курившим кальян на пороге, и зашёл в кахвехане. Здесь было людно в этот утренний час. Многие торговцы пили кофе или чай и уже занимались делами: обсуждали выгодные сделки.

— Вот приедет Зейтун из Тифлиса, привезёт грузинскую и дагестанскую шерсть и кожи, тогда и надо будет сбить цены на овечью шерсть у хорасанцев, а то уж больно они упрямы, ни одного тумана [21] Туман — иранская золотая монета. не хотят сбросить с изначальной цены, — послышались слова одного из купцов.

Экбал посмотрел на сидящих неподалёку на подушках вокруг низкого столика торговцев и улыбнулся. Он-то отлично знал, что Зейтун уже в городе, но по понятным причинам не стал об этом распространяться. Однако из другого угла раздался громкий голос Мехрака:

— Да Зейтун приехал уже. Правда, караван его не пришёл ещё.

— Где это ты его встретил в такой ранний час? — спросил один меднолицый купец с весёлыми и хитрыми, узкими как щёлочки глазами. — Уж не в спальне ли его красавицы жёнушки?

Все в кахвехане захохотали. Зейтуна не любили за злобный и сквалыжный нрав, и его мучения с молодой женой всем хорошо были известны и воспринимались как возмездие, которое послал Аллах этому вредоносному одноглазому сухому стручку. Так же неприязненно относились и к святоше Мехраку, он и молился в мечети, и торговался на базаре с покупателями одинаково неистово за каждый грош или просьбу к Аллаху.

— Чтоб ишак написал тебе на язык, Мехмед! Разве можно говорить такое, да ещё мне, уважаемому отцу семейства, я ни один намаз не пропускаю, чтобы не помолиться в нашей мечети, в отличие от тебя, Мехмед, да и большинства присутствующих здесь, которые в святом месте неделями не показываются, — проговорил сварливо Мехрак, всему городу надоевший ханжеством и занудным нравом.

— Да ведь всем известно, Мехрак, что ты в мечеть-то ходишь с постной рожей совсем не для молитвы! — громко и весело выкрикнул Экбал. — Про таких, как ты, ещё Омар Хайям сказал:

Теперь уж в кахвехане смеялись не только посетители, но и слуги. В Персии очень любят стихи своих поэтов-классиков, и ввернуть в речь поэтическую строчку считается высшим шиком.

— Какой-то жалкий раб меня оскорбляет прилюдно! Да я тебе голову сверну, молокосос паршивый, пьяница и распутник! Думаешь, мы не знаем, что за шербет ты пьёшь по утрам? Там же не сок, а вино со льдом, нечестивец! Гореть тебе в аду вместе с твоим Омаром Хайямом, который был таким же дебоширом, язычником и пьяницей, как и ты, свинячий сын. И уж там тебя не защитит твой господин, да пошлёт Аллах наследнику престола Аббас-мирзе долгие годы жизни, да и сопутствует ему всегда счастье, — с этими словами благоразумный Мехрак сел на своё место, откуда он вскочил в порыве негодования и на великого поэта, и на его рыжеволосого последователя.

Все опять рассмеялись. Дело в том, что Мехрак невольно сказал каламбур, ведь по-персидски «счастье» звучит как «экбал», так и звали молодого повара наследника престола, шахского сына Аббас-мирзы, который был правителем Азербайджана, самой богатой области Персии, и постоянно проживал в Тебризе. Хотя Экбал и происходил из рабов (его в детстве привезли купцы с Кавказа и продали на невольничьем рынке в Тебризе), но задевать любимого повара свирепого Аббас-мирзы было небезопасно. Тем более что Экбал пользовался большой популярностью среди тебризцев. Весёлый повеса, он гулял напропалую. А о его любовных похождениях складывались легенды. Поэтому все святоши преклонного возраста — в гаремах их были молоденькие и резвые жёнушки — люто ненавидели Экбала и всячески пытались его очернить. Но пока рыжеволосый красавец был незаменим на кухне наследника престола — а он готовил удивительные соусы и приправы, секреты приготовления которых были известны только ему одному, — чудо-повар и первый гуляка в Тебризе был неприкосновенен. Правда, если бы его поймали с чужой женой, да ещё бы при свидетелях, то тогда уж и сам Аббас-мирза не смог бы его спасти, но сделать это пока что никому не удавалось. Ну, а сознание того, что он ходит по лезвию бритвы, залезая ночью в очередное окно, придавала получаемым удовольствиям в глазах любителя острых ощущений особую, ни с чем не сравнимую прелесть.

Тем временем Экбал поднял чашу со своим шербетом, принесённым проворным слугой, и произнёс:

И Экбал осушил чашу до дна. Все захлопали, и что тут началось в кахвехане — невозможно описать! Пожилые купцы, как молодые юнцы, стали наперебой заказывать шербет Экбала, забурлили кальяны, к табаку которых была примешана конопляная травка, посетители запели песни, начали хохотать до упаду. В облаках дыма покрасневшие потные физиономии блестели, как лики шайтанов и грешников в аду.

— Это просто Иблис какой-то, проклятый рыжий джинн, посланный нам в наказание за наши грехи, — ворчал Мехрак, выбегая как ошпаренный из вертепа, в который мгновенно превратилось солидное кахвехане. — Стольких почтенных и уважаемых купцов сбил спонталыку этот смазливый мальчишка и его грешный учитель Омар Хайям, чтоб перевернулся он в своей могиле! — плюнул себе под ноги Мехрак и поспешил на базар в свою лавку.

Само же рыжеволосое дитя порока проворно выскользнуло из кахвехане и быстро пошло к цитадели в центре города, туда, где возвышался дворец Аббас-мирзы, окружённый удивительными садами. Экбал спешил: пришло время готовить соусы своему повелителю.

Шахзаде, сын персидского шаха и наследник престола, Аббас-мирза гулял этим днём в своём саду в прескверном расположении духа. Время подходило к обеду.

«Опять русские что-то затевают», — думал правитель Азербайджана.