Александр Антонов - Воевода Шеин

И было велено воеводой князем Трубецким разобраться с пленными по своему разумению. Гонец передал Шеину так:

— Ежели они тебе не нужны и хан не будет зорить наш край, верни их Казы-Гирею. Да поступай не опрометчиво. Князька Шалимана не отдавай, оставь в залог. А как уйдёт орда из наших пределов, тогда и отпустишь.

Позже всё так и было исполнено, как повелел князь Тимофей Трубецкой. Пленным дали несколько лошадей с повозками для раненых, съестных припасов из того, что ордынцы оставили в перемётных сумах на месте схватки, и в сопровождении полусотни воинов повели в степные просторы за село Скопин. Там и отпустили на свободу.

Князя Шалимана со слугой освободили спустя десять дней. Им дали коней, снабдили съестным.

Казы-Гирей держал своё слово лишь один год. Через год отряды крымчаков вновь начали рыскать по южным землям Руси. А следом катилась орда.

В Пронске полку Шеина этот минувший год дался нелегко. Весь год воины сторожевого полка укрепляли крепостные стены и копали с двух сторон ров, чтобы наполнить его водой из рек Проня и Кердь.

Воеводство в Пронске в минувшем голодном для Руси году оставило в жизни Михаила и Артемия яркий след. Оба они располагались на постое в большом доме городского дворянина Никиты Селезнёва. Когда-то он был воеводой в Пронске, но в сече с казанскими ордынцами потерял ногу и теперь коротал свой век в кругу семьи. Она у него была большая: четыре дочери, три сына. Четверо из них уже обзавелись семьями. Дочь и два сына-погодка ещё пребывали в родительском гнезде.

У Артемия хватило времени, чтобы заметить стройную, непоседливую, кареглазую, с длинной каштановой косой Настеньку. Ей было уже шестнадцать лет, когда Артемий и Настенька поняли, что только тем и озабочены, как бы глянуть друг на друга лишний раз. Заметили это и Никита с Аграфеной, матерью младшенькой, и тоже начали приглядываться к постояльцу. А вскоре всем в доме Селезнёвых стало ясно, что Артемий и Настенька во сне и наяву грезят друг о друге и не скроешь этого в городской тесноте. И пришёл час, когда Артемий призвал себе в сваты Михаила.

— Ты уж прости меня, побратим, невтерпёж мне без Настеньки. Иди к её родителям, проси руки их доченьки для меня.

— Ишь ты какой шустрый! А мне с того что прибудет?

— Так посажёным отцом позову, а в посажёные матери какую-нибудь молодуху. То-то тебе услада! — засмеялся в ответ Артемий.

С шутками и со смехом решили два побратима сердечное дело. Нашлась по соседству с Селезнёвыми и вдовица, которая не испугалась встать рядом с воеводою посажёной матерью. Она и свахой согласилась быть от имени Артемия. Звали её Палашей, была она бойкая и как-то в воскресный день после обедни позвала Михаила сватать Артемия.

— Мы с тобой, сваток, убаюкаем Аграфену с Никитой, они в полудрёме-то и скажут свою волю, — шутила румянолицая вдовица.

Всё так и получилось, как задумала Палаша. Вошла она с Михаилом в трапезную Селезнёвых и с порога повела речь:

— Хозяева знатные, люди богатые, товар у вас красный есть, мы люди хожалые, покажите нам товар ваш, купец наш раскошелится, серебра-злата не пожалеет, весь товар откупит.

— Говорлива ты, сваха, да надо меру знать и купца своего показать, — развела руками Аграфена.

— А вот сват, мой дружок, знает купца лучше меня, всё и выложит на стол поперёд вас, — мудрено частила вдовица Палаша.

Михаил смутился от приговоров, сказал просто:

— Вы уж простите, батюшка Никита, матушка Аграфена. Не ходил со сватовством, речи красные не вёл. Скажу от души: отдайте в семеюшки побратиму моему и брату моей жены Артемию вашу доченьку Настеньку.

— Да что уж там о красном красное говорить! Само себя оно покажет! А нам с матушкой Аграфеной милым зятем будет Артемий, — разошёлся Никита да повелел: — Эй, матушка Аграфена, неси первач на стол, разливай по чарам, сватов угощай, меня попотчуй, сама пригуби. Свадебный день приговорим!

— Он сам напрашивается. Покров Пресвятой Богородицы на дворы идёт, — заявила сваха. — Потому праздник Покрова и называется покровителем свадеб. Вам, хозяева, остаётся только браги да пива наварить. Куда моё не пропадало, — пообещала сваха.

Ближе к осени у прончан забот прибавилось. Все спешили заготовить побольше съестных припасов. Мужики в болота по реке Проне отправились — кабанов отлавливать, за лосями побегать. Женщины из леса не уходили, ягоду всякую собирали, грибы, сушили впрок. Ещё лесные орехи и жёлуди заготавливали кулями. Орех и хлебушек может заменить, а жёлуди — скотинке в благость.

Глядя на горожан, и Михаил с Артемием отряжали в лес по полторы-две сотни ратников на сбор лесных орехов, которые попросту называли лещиной. И когда на Руси наступил второй голодный год, лесные орехи стали спасительными для воинов Пронской крепости.

Сам Михаил Шеин в дни благодатной осени был занят со своим стременным и несколькими пушкарями необычным делом. Шустрый Анисим как-то в свободный час после утренней трапезы сидел на огромной куче мелких, в кулак, камней, что лежали на луговине за храмом, и, перекидывая их с руки на руку, бросал в старый пень. Попадал, однако, редко. Сетовал на себя: «Вот недотёпа». А потом стал брать сразу по нескольку мелких камней, с силой бросать в пень и каждый раз одним-двумя камнями попадал в него. Это ему понравилось. Он задумался. Увидел в воображении пушку, наряд возле неё. Вот пушкари заряд в ствол отправляют, ядро следом вкатывают. Фитиль на порох — бабах! — и летит ядро во вражеский стан, но если на пути ядра только один враг попадётся, одного и убьёт. А может и не убить: промахнулись пушкари — и вся недолга. А когда много врагов бежит на приступ, ядер даже не хватит. Ой, лихое дело! Добегут до стены и полезут вверх. Тут уж чья возьмёт. Поди, и камешки для того приготовлены, чтобы, когда подбегает враг, в голову ему садануть. А от пушкарей помощи нет.

И подумал Анисим, что хорошо бы пушки заряжать камнями с куриное яйцо, сразу двумя-тремя десятками. И увидел Анисим, как пушкари положили в рядно три десятка таких ядер, завязали их и — в ствол пушки. Враги уже близко. Но бабахнула пушка в упор, и тридцать ядер прошлись как косой по вражескому стану. Господи, сколько же их враз поляжет!

Анисим вошёл в раж, бросал и бросал камни в пень горстями, приговаривал: «Вот вам, басурманы! Вот! Вот!»

За этим занятием и застал своего стременного воевода Шеин.

— Анисим, ты никак рехнулся! — крикнул Михаил.

— Да нет, батюшка-воевода. Спорю я сам с собой, спрашиваю: можно ли одним ядром поразить сразу десять-двадцать врагов, бегущих на приступ?

— Вряд ли.

— Вот и я так думаю. А ежели в пушку… — Анисим стянул с головы шапку, положил в неё десятка два камней, схватил и стал впихивать шапку с камнями в жерло воображаемой пушки. Ежели в пушку вместо одного ядра, вот такой куль засунуть и по бегущим, по бегущим!..