Александр Антонов - Воевода

Летописи Москвы засвидетельствовали, что к 20 апреля за Яузой обратились в пепел все улицы и переулки, где жили гончары и кожевенники. Пожар сожрал всё, чего мог достичь, и прекратился лишь после того, как оставил во всём Заяузье пепелище. Потом два месяца понадобилось москвитянам, чтобы расчистить погорелье для новостройки. А по лесам Подмосковья уже стучали топоры мастеров плотничьего дела, возводивших новые срубы.

На Сивцевом Вражке за это время произошли некие перемены. Уехал в Козельск священник Питирим. Не согласился он служить в Коломенском храме, где прочил достать ему место Фёдор Адашев.

— Ты уж прости меня, сын Григорьев, — сказал Питирим перед отъездом Фёдору, — маюсь я жаждой получить приход близ Москвы, но не могу оставить прихожан без Божьего пастыря, пока лихие годины чередой свирепствуют над нами.

— Я только радуюсь твоему мужеству, дорогой Питиримушка. А козельчанам без пастыря и впрямь будет лихо. Ладно, вот как положим конец Казанскому царству да сделаем укорот Крымской орде, так мы тебя как пить дать за какой-либо приход в Москве просватаем.

— Всех благ тебе за добрые слова. А мне с девицами в Козельске маетно. В старые девы все пойдут. Тут, небось, и зятьями обрасту.

— Верно говоришь. Да вот о чём тебя хочу просить: оставь по осени Катюшу на проживание у меня, пусть зимует.

— Ой, брат, не знаю, как быть. Это с матушкой Авдотьей надо обворковать. Да накажу ей, чтобы уступила, ежели Катя пожелает. Ведь не у чужих останется.

Провожали Питирима всем домом. Авдотья всплакнула:

— Нескоро тебя увижу, — стенала она. — Да ты береги себя там, в степи не ходи.

Он уезжал в возке вдвоём с возницей.

И протекло на Сивцевом Вражке и по всей Москве почти два месяца спокойной жизни. Даниил всё также бегал на службу в Разрядный приказ. И к нему каждый день поспевал Иван Пономарь, потому как радением Фёдора Адашева он из послушников Чудова монастыря превратился в писца при стряпчем Данииле Адашеве. Правда, жалованья ему пока не положили, и пришлось Даниилу заботиться об Иване как о самом себе. Но все эти житейские мелочи в конце июня далеко отступили. «Двадцать четвёртого июня около полудня в страшную бурю начался пожар за Неглинною на Арбатской улице, в церкви Воздвижения; огонь лился рекою, и скоро вспыхнули Кремль, Китай, Большой посад. Вся Москва представила зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма», — сказано у Н. М. Карамзина в «Истории государства Российского».

Всё это могли бы засвидетельствовать Даниил Адашев и Иван Пономарь, ибо в тот час, когда началась буря и вспыхнул пожар на Арбате, они по Воздвиженке вышли на Арбатскую площадь, свернули в Большой Афанасьевский переулок, чтобы ближним путём выйти на Сивцев Вражек. И там увидели, как в конце переулка загорелись дома. Они побежали, и в этот миг навстречу им из Сивцева Вражка вылетела лошадь, запряжённая в лёгкий возок. В нём сидели двое, один погонял лошадь, а другой размахивал саблей. Следом за ними бежала толпа — человек двадцать арбатских парней и мужиков. Даниил ещё пытался сообразить, кому тут нужна помощь, за кем правда, а Иван уже смекнул, что к чему, кинулся наперерез коню, схватился на полном скаку за оглоблю и рванул на себя. Конь сбился с бега, повернул и в тот же миг врезался головой и грудью в крепкий деревянный заплот. Возница упал на коня, а тот, что был с саблей, отбивался от нападавших на него горожан. Даниил, не замедляя бега, прыгнул и оказался в возке, ударил человека с саблей кулаком по затылку, и тот упал на руки арбатских мужиков. Они вырвали из его рук саблю и начали избивать с криками: «Вот тебе за поджог! Вот тебе за поджог!» И возница был стащен с возка, его стали молотить кулаками. Даниил взял за локоть Ивана, который тоже рвался на помощь к арбатцам, бросил на ходу:

— Оставь их, Ваня, сами осудят… Вон какая толпа бежит.

И никому из них — ни Даниилу, ни Ивану — не удалось заметить, как к ним присматривался князь Афанасий Вяземский, ненароком оказавшийся поблизости.

И вот он, Сивцев Вражек, вот палаты Адашевых. Но огонь, который нёс ураганный ветер от Москвы-реки, уже накрыл их вместе с двумя десятками домов от Плотникова переулка, и из ворот палат Адашевых выбегали все, кто там обитал, и мчались навстречу Даниилу и Ивану. Тяжело бежали матушки Ульяна и Авдотья. Рядом с ними бежала Катя, и за её руки держались сёстры Поля и Маша, следом — Анастасия с дочерью Анной на руках. Но вот со двора появились челядинцы и сам глава дома Фёдор Адашев, все они были чем-то нагружены. Дворецкий Онисим нёс большой ларец, в котором, как помнил Даниил, отец хранил домашнюю казну, драгоценности и документы. Вот конюх и его помощники вывели со двора лошадей, запряжённых в повозки со скарбом. Все они бежали к Москве-реке, и самый ближний путь для них был путь к Кремлю через Знаменский переулок, а там — мост, там — Замоскворечье, которое пока Бог миловал от пожара. Но до спасительной реки было ещё далеко, а беглецы уже выбивались из сил, задыхались Авдотья и Ульяна, трусила Анастасия. Даниил взял у неё Аню, Иван посадил на руки двух девочек Питирима. Трудно было пробиться на мосту, он был загружен беженцами и ушёл под воду, которая поднималась выше колен. Но никто в этот час не думал о том, что канаты могут не выдержать и лопнут и тогда верная гибель сотням горожан. Но вот наплавной мост позади. Выбравшись на берег, наши погорельцы облегчённо вздохнули и в изнеможении опустились на траву. Надо было дождаться главу семейства и тех, кто был с ними. Даниил и Иван отправились к мосту, чтобы помочь им в трудный миг.

Наконец-то все благополучно добрались до Замоскворечья. Перед ними, закрыв небо дымом и пламенем, пылала Арбатская сторона от Воздвиженки до Сенной площади. Вскоре ураганный ветер поутих. Беглецы отдохнули. А пока они отдыхали, Фёдор Адашев думал, как быть дальше, куда поместить ораву родных и близких. Скоро вечер, ночь, будет нужен кров. И Фёдор вспомнил, что на Малой Полянке живёт знакомый купец Игнатий Хвощев. Бывал Игнатий у Адашевых, когда оптом покупал борисоглебский достаток из большой костромской вотчины: мёд, масло, сыр, копчёности — всё, что давала ему она. «Не откажет, поди, в покое, а там видно будет», — подумал Фёдор и повёл своих погорельцев на Малую Полянку, к палатам купца Хвощева.

Арбатская сторона по всем улицам и переулкам вправо и влево от неё выгорала несколько дней. Горожане осатанели от ужаса и поднялись на бунт. Нашлись-таки закопёрщики. Причиной послужило то, что в двух поджигателях, схваченных на Арбате, кто-то признал холопов князей Глинских. По Москве поползли слухи, что и первый поджог — в Китай-городе, — и второй — на Арбате — одних рук дело, то ли холопов Глинских, то ли самих князей. Княгиню Анну Глинскую москвитяне уличили в колдовстве: будто бы она с сыновьями Юрием и Михаилом ездила по подворьям Арбата и поджигала их. От этих слухов — один досужее другого — всколыхнулась вся Москва, все посадские люди. Собрались многотысячной толпой москвитяне на Красной площади, а потом, разгорячённые криками и воплями, хлынули в Кремль и принялись зорить-громить палаты князей Глинских.