Александр Антонов - Воевода

В тот день, когда бунтовщики вломились в Кремль, Даниил Адашев был в Разрядном приказе вместе со своим писцом Иваном Пономарём. На крики толпы они выбежали из арсенального здания, поспешили к Соборной площади и забрались на колокольню Ивана Великого. Видели они с высоты, как москвитяне вломились в храмы, как иные окружили царский дворец и требовали выдать Глинских. К счастью Анны Глинской и её младшего сына Михаила, они в тот день вновь спрятались во дворце на Воробьёвых горах. Однако кто-то донёс бунтовщикам, что в Кремле где-то прячется князь Юрий Глинский. Его принялись искать, и мятежникам удалось найти Юрия в ризнице Успенского собора. Его вытащили на паперть и с криками: «Смерть колдуну! Смерть!» — стали бить, терзать, топтать ногами и наконец разорвали его на части. Не успокоившись содеянным, забыв смыть кровь с рук, бунтовщики двинулись на Воробьёвы горы, чтобы потребовать от царя выдачи главной колдуньи княгини Анны Глинской и её сына Михаила.

Что было дальше, Адашев и Пономарь не ведали. Они не захотели быть очевидцами бунта и теперь считали, что знают, кого растерзали арбатские горожане, когда Пономарь остановил повозку с поджигателями. Им было о чём подумать. Их пугало то, что они вольно или невольно оказались соучастниками мятежников.

Когда выгорели Арбат и прилегающие к нему улицы и переулки, на погорелье собрались все Адашевы, их гости, дворня, и даже купец Игнатий Хвощев набрался духу посмотреть на бедствие любезного ему боярина Фёдора. У него тоже было непраздное любопытство. Знал он, что Фёдор Адашев пошлёт своих людей в Костромскую землю и там, в вотчине, срубят ему новые палаты. В селе Борисоглебском, в слободе Бошаровой, в пятидесяти пяти деревеньках, что насчитывались за Адашевыми по писцовым книгам, найдётся сотня-другая мастеров плотничьего дела. И месяца не пройдёт, как оттуда привезут срубы и будут подниматься на погорелье в Сивцевом Вражке новые палаты краше прежних. А ведь к срубу приклад нужен большой: тёс, доски, гвозди, кирпич, стекло — всего и не перечесть. И рассчитывал Хвощев получить надёжный подряд, весь приклад добыть и доставить к палатам Адашевых. Сам Фёдор Григорьевич счёл, что лучшего подрядчика ему не сыскать. И собрал он своих людей с одной целью: поставить всех к делу. Хвощеву Фёдор сказал:

— Народ книжный у меня есть и счёт знает. Вот мы за день-другой всё посчитаем, что нужно, так ты, голубчик, и добывай всё не мешкая.

— Спасибо за доверие, батюшка Фёдор Григорьевич, а я его оправдаю. И цены не заломлю, всё по-божески.

Договорившись с Хвощевым, Фёдор подумал, кого послать в Костромскую землю дела править. Тут и препона возникла. Алексей как уехал с царём в Воробьевский дворец, так и пропадал там при государе какой уже месяц. Круто всё пожар завернул. Молодой-то царь после бунта и убийства дяди Юрия Глинского удила закусил. По его воле Разбойный приказ розыск учинил, и схватили тридцать семь зачинщиков бунта. И царь повелел всех их казнить: одних за то, что требовали на Воробьёвых горах выдачи бабки княгини Анны и её сына Михаила, других за то, что разоряли Кремль и убили Юрия Глинского. А ещё — да было то доподлинно ведомо окольничему Фёдору Адашеву — искали и третьих, тех, кто расправился с поджигателями в Сивцевом Вражке. Те злочинцы оказались дворовыми людьми княгини Анны Глинской, так и поделом их погибелью покарали. Ан нет, считал молодой царь Иван, бесправная та погибель была, и потому велел он найти тех, кто поднял руку на дворовых людей царской бабки.

И понял Фёдор из рассказа Даниила, что он со своим побратимом Ивашкой Пономарём попали в эту передрягу, не ведая того. Теперь оставалось только ждать, справятся ли сыскных дел мастера, найдут ли тех, кто вершил суд в Сивцевом Вражке.

Беспокойство за младшего сына и заставило Фёдора отправить его в отчую Костромскую землю. Он не поленился сходить на поклон к главе Разрядного приказа и попросить его:

— Ты уж, боярин-батюшка Дмитрий Романов, отпусти моего меньшого на лето по погорельским делам. Живём в клетушках, дом ставить надо.

— Благословляю сынка твоего, Фёдор Григорьев. Такая беда пришла нам, что только всем миром одолеть можно. Возьми Данилку до осени, — проявил милость дородный боярин.

Сам он милостью Божьей не пострадал от пожара: Поварская улица уцелела.

И теперь, когда на службе Даниила было всё улажено, отец наказывал ему:

— Вот как все промеры нанесём на бумагу да подсчитаем, сколько лесу пойдёт на палаты, на конюшни, амбары, на забор, так ты и собирайся в дорогу. Да возьми с собой Ивашку, ежели он охоту выкажет. Однако и тебе, и ему сей отъезд во благо: от беды подальше.

Даниил и словом не возразил отцу, но загрустил. Любо было ему видеть каждый день свою невесту. Ныне вот разлука предстояла. Знал Даниил, что она всё равно неизбежна, потому как у Хвощева Авдотья с детьми ютилась в каморе на конюшне. Понимала она, что в тягость Адашевым её семья, и как-то сказала Фёдору Григорьевичу:

— Век будем молить Бога за твою доброту, батюшка Фёдор, а нам пора и честь знать. Сами вы по углам ютитесь у добрых людей, а тут ещё нас пять ртов в обузу…

— Что уж говорить, Авдотьюшка, напасть великая свалилась на нас. Потому и отговаривать не могу и отпускать жалко. На одно уповаю, что татарва ноне к Козельску не прихлынет. Сказывают, что на Литву крымцы метнулись.

— И я о том слыхала, оттого и побуждаюсь уехать, всё вам попросторнее здесь будет.

Весь этот разговор был ведом Даниилу, и он грустил, скорбел и при малейшем поводе спешил встретиться с Катюшей, поговорить с ней, согреться в лучах её ласковых глаз. И вот на пороге разлука, в груди страх гнездо свил, да не покажешь его, надо бодриться самому. Катю успокаивать, наказы ей делать.

— Ты, Катюшенька, берегись там. При первом же слухе об ордынцах убегай в лес. Только там и можно спастись от них.

— Так и будет, Данилушка. Прятаться стану и дни считать до нашей встречи, до свадьбы…

— Была бы моя воля, никуда бы тебя не отпустил. Да увёз бы в село Борисоглебское, на Волгу-матушку.

День разлуки подступил незаметно. Накануне вечером Даниил и Катя до полуночи просидели в саду купца Хвощева. Говорили мало, поделились впечатлениями от пожара, а потом, как идти ко сну, Катя поведала Даниилу о той печали, которая угнетала её с минувших Святок.

— Вот мы с тобой, Данилушка, завтра расстанемся. Ты уедешь в Костромскую землю, а я в свой Козельск. Так должно тебе знать о том, что меня какой месяц угнетает. Помнишь, я однажды тебе сказала, что на Святки у нас каждый год гадания случаются?

— Как не помнить! Ты такая грустная тогда была.

— Верно. Оттого что всей правды тебе не открыла. А правда та жестокая. Ты не подумай, что я суеверная, что гаданиям даю большую цену, нет, просто это было вещее гадание. А поверила я в то, что оно вещее, потому как в тот час, когда я гадала, был со мною рядом дух святой Софии Премудрости. Никогда ранее не приходила она ко мне, самая почитаемая мною святая. А тут явилась, встала рядом и, когда я вылила расплавленный воск в блюдо с водой, сказала: «Ждёт тебя венец мученицы, но ты не дрогнешь и пронесёшь его к святости достойно». Всё слово в слово передаю тебе.