Александр Антонов - Воевода

— «Возлюблю тебя, Господи, крепость моя! Господь твердыня моя; на него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище моё! Призову достопоклоняемого Господа, и от врагов моих спасусь!»

Питирим вёл своих прихожан к Калужским воротам и за ними видел лес, видел спасение. И татары распахнули улицу перед могучим пастырем, спасающим своих овец. Ордынцы смотрели на шествие заворожённо. Псалом продолжал звучать, и Питириму подпевали певчие и прихожане. И пела даже Катерина, бледная как полотно, ухватившись за мать в самой гуще толпы.

— «Возгремел на небесах Господь, и Всевышний дал глас свой, град и угли огненные. Пустил стрелы Свои, и развеял их, множество молний, и рассыпал их…»

И близко были уже распахнутые ворота. Ещё несколько десятков шагов, а там лес, там, может быть, спасение. Татары заворожены, псалом звучит мощно. Его слова околдовали ордынцев. Крепость уже позади, Питирим вывел прихожан на Калужскую дорогу.

— «Избави меня от врага моего сильного и от ненавидящих меня…»

Питирим прибавил шагу. Лес близко. Перед горожанами уже нет врагов, и кто-то побежал к лесу, видя в нём защиту.

Но не помогла русичам молитва к Богу.

Изумлённые простые ордынцы ещё провожали глазами уходящих и убегающих в лес козельчан, но появился князь Ахмат с сотней нукеров. Увидев удаляющуюся толпу, он спросил кого-то, кто это так вольно уходит. И тут к нему подскакал мурза Ваксаул и, склонив голову, сказал:

— О князь Ахмат, покарай меня своей рукой! Я дал уйти неверным, зачарованный их пением!

Князь Ахмат закусил губы и хлестнул мурзу Ваксаула по спине плетью.

— Овечий бурдюк! — крикнул князь Ахмат и помчался за козельчанами, ведомыми Питиримом.

За Ахматом лавиной двинулась сотня его нукеров, и не прошло и нескольких минут, как прихожане вместе с Питиримом были окружены. Убежать никому не удалось. А когда Питирим с крестом и посохом в поднятых руках пошёл навстречу князю Ахмату, приближённый нукер Ахмата ловко бросил аркан. Тот словно змея обхватил священника, и нукер помчался на луг, волоча Питирима. Там ордынец соскочил с коня, подошёл к поверженному священнослужителю и с силой ткнул ему саблей в грудь, под сердце. Он взял у Питирима серебряный крест, сдёрнул аркан, взметнулся на коня и подскакал к князю Ахмату.

— Мой князь, я убил его. Вот крест неверного.

— Спрячь, — приказал Ахмат. — И вели мурзе Ренату разобрать толпу. Всех старых — прочь. Всю поросль — в Крым. Сажайте на запасных коней — и в путь.

В Козельск к этому часу набилось до десяти тысяч ордынцев. Они разбежались по домам, по хатам, избам и палатам, всё, что можно было, разграбили, разорили храм, даже святые иконы забрали. Многие же растоптали копытами, потому как и на конях в храм въезжали. Весь полон уже выгнали за город, усаживали на коней по двое, по трое, привязывали к сёдлам, к сбруе. Среди захваченных девиц и детей были дочери Питирима Катя, Поля и Маша, сын Антон. Их посадили на двух коней, приторочили к сёдлам, и кони были привязаны к седлу молодого нукера Хамзы, который убил их отца. В городе крымцы собрали все повозки, запрягли в них козельских лошадей, попихали в повозки малолетних детей, укрыли их холстами и увязали. Начались поджоги домов, строений, всё заполыхало. Не понеся никаких потерь, не испытав наказания за разбой, орда покинула Козельск. И двигалась она на запад, чтобы не наткнуться на полки воеводы князя Петра Одоевского, который стоял где-то южнее или восточнее Козельска вёрстах в ста.

Когда орда оставила Козельск, из каких-то щелей, ям выбрались сотни три горожан и тоже ушли, как смогли, из города, боясь сгореть в огне пожара, который набирал силу и пожирал одно за другим строения, возникающие на его пути. Печальные козельчане бежали к тому месту, где ордынцы расправились с прихожанами. На дороге и близ неё они увидели не меньше сотни заколотых, зарубленных, убитых кистенями старых козельских богомольцев. Всё это были почтенные мужчины и женщины, и ни одного молодого лица. Таким была уготована иная, не менее жестокая судьба рабов, невольников.

Козельчане ещё бродили вокруг убитых сородичей, отыскивая родных и близких, когда на дороге со стороны Калуги появились два всадника. Это наконец-то добрались до Козельска Адашев и Пономарь. Они ещё издали, когда увидели полыхающий город, поняли, какая злая участь постигла его жителей.

— Как сердце моё вещало, так всё и случилось! — выдохнул Даниил и помчался вперёд.

Иван догнал Даниила, они вместе подъехали к горожанам, бродившим среди убитых, и замерли. Потом Даниил спрыгнул с Ласточки и тоже стал ходить между павшими. И вдруг он заметил знакомое лицо. Не было сомнений, это лежала, распростёршись на земле, мать Катерины — Авдотья. Даниил склонился над ней и закрыл ей глаза. Встал и в предчувствии ужасной потери принялся осматривать других убитых. Он молил Бога, чтобы среди них не оказалось Катерины. Он с тревогой спросил смотревших на него старух и стариков, пришедших из города:

— А где священник Питирим? Почему матушка Авдотья одна? Может, он жив? А где их дети?

Ни на один из вопросов Даниила никто не ответил.

— Господи, вы что, онемели? — крикнул он.

— Мы ничего не знаем, — наконец сказал пожилой мужчина. И добавил: — Своих вот ищем.

— А где же войско? Почему ратников не видно?

И снова ответил тот же пожилой мужчина:

— Князь Пётр Одоевский увёл рать два дня назад. Сказывают, на засеки под Лихвин.

Ничего не понимая, Даниил ещё раз осмотрел живых и павших горожан. Потом оглядел округу и увидел лежащего на лугу человека. Оставив коня Ивану, он пошёл на луг и, ещё не дойдя до Питирима, понял, что перед ним убитый батюшка Кати. Стиснув кулаки и сделав ещё несколько шагов, Даниил опустился на колени и замер. Лицо отца Питирима было спокойное и гордое. Застекленевшие глаза не испытали страха. Они были прищурены, словно всматривались куда-то вдаль. В руке он держал посох. Удар саблей, как и матушке Авдотье, был нанесён в сердце и, как догадался Даниил, уже поверженному на землю. Он увидел на луговице конские следы и отпечаток тела, которое тянули на аркане. «Господи, как же всё случилось? Где воины? Почему ушли на засеки к Лихвину?» — мучил себя вопросами Даниил. Он закрыл отцу Питириму глаза, встал и пошёл на дорогу. И только тут до его сознания дошло, что он ни разу не подумал о своей невесте. Не помня себя, он закричал и побежал к городу.

— Катюша, где ты? Катюша, отзовись! Ради Бога дай о себе знать!

В воротах Даниила остановил уже усыхающий дед. Седые волосы его были опалены, воспалённые глаза слезились. Заскорузлой рукой он вытер их и сказал Даниилу:

— Тщетно ищешь молодых, сынок.

— Но, дедушка, ты знал дочь священника Питирима?