Роман Петрозашвили - У стен Анакопии

Хазары ненавидели ислам — жестокую веру своих исконных врагов. В ней они видели угрозу существованию своего государства. Хазарская знать склонялась к учению иудеев, усиленно проповедуемому приезжими раввинами. Что же касается христианства, то к нему относились терпимо, видя в этой религии смирения средство держать в повиновении рабов-христиан. Поэтому хазары не препятствовали строительству в Итиле маленькой церквушки. В редкие часы отдыха рабы-христиане приходили на стройку, чтобы во славу господню положить хотя бы один кирпич в стены пристанища страждущих утешения от земных скорбей. Работами руководил старенький священник-армянин; он добровольно обрек себя на жизнь среди своей паствы, состоящей в основном из его земляков; в строительство церкви вносили свой посильный вклад также картлийцы и ромеи. Священник почтительно встретил Дадына и Ахру, а когда узнал, что они христиане из Абазгии, разволновался.

— Господь сподобил меня побывать в ваших святых местах, — проговорил он. — Был я в Анакопии, молился у гроба преславного Симона Кананита — верного сподвижника апостола Андрея, отслужил с архиепископом Епифаном всенощную перед светлым воскресением Христовым в Анакопийском храме Божьей матери. Был в Коумане [35]где почил святой Иоанн Златоуст, помолился у могилы пресветлого епископа Василиска... Что заставило тебя, сын мой, оставить христолюбивую страну вашу и прийти к нечестивым хазарам?

Дадын уклонился от ответа. Чтобы не обидеть священника, он пожертвовал на строительство церкви несколько золотых монет.

— Да снизойдет на тебя божье благословение за твой щедрый дар, — растроганно сказал священник, крестя седого камарита широкими взмахами руки.

Видимо, он не был избалован щедрыми подаяниями верующих. Откуда рабам взять золото? Расположив к себе священника, Дадын сказал ему напрямик:

— Отец, сюда придет один человек. Устрой так, чтобы я поговорил с ним без свидетелей.

— Он христианин?

— Да.

— Иисус Христос нес свой тяжкий крест на Голгофу за нас грешных. Только страданием искупим мы свою вину перед сыном божьим. Обещай ничего не предпринимать, что может озлобить нечестивцев против христиан.

Покорность была противна характеру Дадына, но он не стал спорить со священником.

— Хорошо, отец.

Священник провел Дадына в хижину и вышел. Его хижина отличалась от других лишь тем, что у входа в нее прибит деревянный крест; внутри было чисто, пахло сухими травами. В углу, под ликом Спаса, светилась лампадка. Как только кузнец появился, Ахра дал ему понять, что Дадын ждет в хижине. Но кузнец не вошел в нее. Он остановился у входа и зачерпнул ковшом воды.

— Ты слышишь меня, воин? — спросил он, делая вид, будто пьет.

— Говори.

— Я кахетинец. Люди зовут меня кузнец Гигла. Но не о себе забочусь — о господине моем Шакро, старшем наследнике нашего азнаура Петре.

« Я знаю Петре, встречался с ним еще при дворе царя Стефаноза», — подумал Дадын, продолжая слушать.

— Два года мы томимся у хазар в неволе, — торопливо говорил кузнец. — Мой господин горд и самолюбив; он не захотел стать рабом, и за это каган приказал заковать его в цепи и бросить в яму. Я же кую оружие для хазарских воинов — да повернется оно против них самих, проклятых! Но не слабость духа заставила меня взяться за привычное мне ремесло. Рабский труд мой дает мне хлеб и воду. Ими я делюсь со своим господином. Без этого он давно бы умер от голода и жажды. Мой господин был могучим воином, а теперь жизнь едва теплится в нем. Молю тебя именем христолюбивой Картли, помоги моему господину вырваться на свободу. Кахети и азнаур Петре не забудут твоего благодеяния. О себе не прошу. Я, неразумный, обнаружил свое умение ковать оружие, и теперь хазары не отпустят меня ни за какой выкуп. — Кузнец оглянулся и заскрежетал зубами. — У-у, проклятый! Я ухожу. Хозяин послал своего сына наблюдать за мной. Это собачье отродье идет сюда. Прощай! Да благословит тебя господь!

Кузнец выплеснул воду и, не ожидая, когда к нему подойдёт хозяйский сын, отправился месить глину для самана. Некоторое время Дадын оставался в хижине. Осторожность подсказывала ему не вмешиваться в это дело, чтобы не осложнить сватовство, но и оставить сына своего старого приятеля гнить в яме он не мог.

2

Сколько лет матери хазарского кагана лучезарной Парсбит, никто не знает, а если и догадываются, то молчат. Об этом могли бы сказать рабыни, которые купали ее в молоке, натирали благовониями, накладывали на лицо белила и румяна, но и они, боясь лишиться языка, никому не скажут о тех следах, которые неумолимое время оставило на теле их грозной повелительницы. Сама Парсбит не обманывала себя; в ее власти было заставить тайно доставленного к ней молодого воина ласкать ее увядшее тело, но она понимала, что пленять уже не может. Примирившись с этим, как с неизбежным, она направила всю силу изощренного ума на дела хазарского каганата. Оправданием вмешательства в государственные дела для нее было то, что солнцеликий ее сын неизлечимо болен [36]она чувствовала что скоро золотой трон под балдахином опустеет. Кто взойдет на него? Нет, нет, этого допустить нельзя. Пусть ослабла божественная сила кагана, но Парсбит не позволит умертвить его раньше, чем истечет срок правления, назначенный им самим [37]Кендеркаган Бури-шад, что означает волк-князь, и чаушир Шоно, что по-монгольски тоже волк, — лукавые царедворцы; они кружатся над каганом, как коршуны над издыхающи верблюдом, и в то же время не спускают глаз друг с друга. Парсбит умело сталкивает этих хищников, но не позволяет им вцепиться друг в друга, понимая, что пока оба заняты тайной борьбой, они не опасны. Стоит ей подать знак верным людям, и оба будут удавлены. Но со своим внуком — царем Барджилем — не может сладить. Он не выказывает стремления занять трон отца, но и не отказывается от него. Скрытность Барджиля тревожит Парсбит. «Зачем ему прятать от меня свои намерения? — думает она.— Не хочет ли он устранить меня?» Острые, ярко окрашенные ногти Парсбит вонзились в расшитую шелком подушку, глаза загорелись. Жажда повелевать была сильнее плотской страсти. «Почему женщина не может быть каганом? Разве я не умна, разве род Хатирлитбер не так же древен, как род каганов Ашина? Разве мой отец не был царем хазар?..» Зная, что обычай, освященный веками, не разрешает женщине быть каганом, Парсбит готова была примириться с тем, что носителем божественной власти станет ее внук. Она рассчитывала прибрать его к рукам и править хазарами. Но мальчишка своенравен и скрытен, за ним — войско. Это-то и бесило. Парсбит нахмурила густо насурьмленные брови и хлопнула в ладоши. Рабыня вошла и распростерлась у порога.