Роман Петрозашвили - У стен Анакопии

— Но ваши воины хотели угнать табун лошадей, принадлежащих азнауру Петре. Его сын защищал свое добро, — возразил Дадын.

— Да, это так, — хазарин сожалеюще покачал головой. — Но каган пока еще каган. — Он улыбнулся, давая понять, что не очень чтит верховного владыку хазар, лишенного божественной силы, но вынужден считаться с обстоятельствами. — Кагану не сказали правды, а изобразили дело так, будто кахетинцы хотели угнать его лучших скакунов. Каган приказал в отместку захватить кахетинцев в плен. Он хотел заставить сына азнаура доить кобылиц, а когда гордец отказался, повелел жрецам, чтобы пленный сопровождал его в страну предков, когда боги призовут кагана к себе.

— А если пленник умрет раньше Солнцеликого?

— Тогда каган прикажет выбросить его тело и будет смотреть, как собаки и коршуны растерзают его.

Некоторое время Дадын сидел, задумчиво опершись подбородком на ладонь и поставив локоть на колено. Казалось, он весь был поглощен пением красавицы. Хазарин искоса наблюдал за ним, думая о том, что боги не зря связали его с этим человеком. Что-то в нем было такое, что вызывало желание сделать этого мужественного и умного старика своим другом.

— Есть ли в твоей паутине люди, которые охраняют тех, на кого пал гнев кагана?

Юкук-шад утвердительно кивнул. Дадын повеселел.

— Два умных человека могут иногда сделать то, чего не сделает войско, — оказал он. — Умертвите кого-нибудь и доложите, что пленник не вынес заточения. Не пойдет же больной каган осматривать труп.

Юкук-шад вскочил на свои коротенькие ножки и стал быстро ходить, словно перекатываясь, по комнате из угла в угол. Потом остановился напротив Дадына и уставился на него. Он удивился, как эта простая мысль не пришла ему в голову раньше.

Они еще долго шептались под негромкую бесконечную песнь красавицы. Потом Юкук-шад, пришедший под действием золотистого вина в блаженное состояние, сказал своему новому другу: — Сейчас ты увидишь такое, чего никогда и нигде не видел и больше не увидишь.

Он сделал знак красавице, и та вошла в комнату. Она сбросила легкий халат и осталась обнаженной, если не считать узенькой набедренной повязки и многочисленных браслетов, звеневших у нее на руках и ногах при каждом движении. Девушка начала танец под плавные всплески прозрачного шарфа из тончайшего шелка, и сразу Дадын оказался во власти очарования невиданного им доселе мастерства танца. Он не впервые видел танцующих женщин Востока. Он насмотрелся на них в Багдаде, Дамаске, Константинополе, но от эротических телодвижений тех уличных танцовщиц у него всегда оставалось впечатление, как от чего-то непристойного. Сейчас же он не испытывал стыда, потому что видел перед собой удивительно яркий танец-расоказ о драматической борьбе девушки с песчаной бурей. Вот она идет по пустыне веселая, жизнерадостная, жаждущая любви и счастья, но вдруг на ее лицо набежала тень тревоги: она увидела надвигающуюся опасность и заспешила. Но черная буря настигает ее, тревога девушки растет; она беспомощно мечется, не зная, куда укрыться: в глазах страх и отчаяние, руки с мольбой тянутся к небу, тело протестующе извивается, каждая жилка, каждый мускул в нем трепещет, дрожит. Вот первый порыв горячего ветра дохнул на девушку, разметал змейки тонко заплетенных кос. И странное дело: девушка повернулась лицом к буре и приняла вызов стихии — она решила бороться. Движения ее стали порывистыми, будто она преодолевает силу ветра, она закрывает лицо от раскаленных песчинок, но они проникают всюду, жгуг, секут слабеющее тело. Буря сильнее, девушка уже не может противостоять ей, ноги ее вязнут в песке, ее заносит. И все же она не сдается: в ярости разгребает вокруг себя песок, пытается встать, но дышать нечем; она задыхается, слепнет и все же продолжает ползти.

Душа ее уже сломлена, но молодое тело не хочет сдаваться, жажда жизни заставляет продолжать неравную борьбу. И жизнь побеждает. Буря утихает: еще один-два порыва, и снова сияет солнце; измученная, обессилевшая девушка медленно поднимается, отряхивается от песка, и по мере того, как к ней возвращается жизнь, растет в ней радость победы над слепой стихией.

Пластичные движения удивительно гибкого тела были столь выразительны, что даже неискушенный Дадын понимал все, о чем хотела рассказать девушка в своем танце с помощью прямо-таки волшебного шарфика. Юкук-шад верно сказал: ничего подобного Дадын до сих пор не видел. Старик поднялся; движимый чувством искреннего восхищения, он подошел к девушке: — Как тебя зовут?

Она поняла вопрос.

— Гюльнар, — и опустила прекрасные глаза.

Хотя танцовщица привыкла к тому, что ее тело услаждает взоры, чем-то этот старик ее все же смущал.

— Возьми на память. — Он протянул ей сверкающий камень.

Она испуганно посмотрела на Юкук-шада, тот кивнул, милостиво разрешая ей принять дорогой подарок.

— Никто никогда ей ничего не дарил, кроме меня. Но тебе я разрешаю сделать ей подарок, — сказал хозяин великодушно.

Снова потекла беседа. Дадын спросил, кого из дочерей кагана отдадут абазгам в невесты. Юкук-шад, порядком захмелевший, но не потерявший способности соображать, сказал после некоторого раздумья:

— Юлдыз, да, только Юлдыз. Она не столь прекрасна, как Чичек, но зато здоровьем крепче и умна, похожа на свою бабку, нашу повелительницу Парсбит.

— Почему ваша повелительница спросила, сколько жен разрешается иметь правителю Абазгии?

Юкук-шад сразу превратился в ленивого на вид чиновника: на его совиные глаза опустились пухлые веки, лицо стало непроницаемым. Юкук-шад не был бы тарханом и царедворцем, если бы по случайно оброненным словам своей повелительницы не проник в ее тайный замысел. Но он не выдаст его никому. Все хорошо, что делается для хазарокого каганата — таково было его правило. Он покачнулся и привалился к плечу Дадына.

— Великие спрашивают о том, о чем хотят знать, — невнятно пробормотал он.

Но старый абазг был не из простаков. «Он не так пьян, как показывает, — подумал Дадын. — Просто он не хочет говорить. Значит, тем более я должен узнать, что кроется за вопросом Парсбит».

6

Хазары не рискнули везти Юлдыз в Абазгию через Дарьял и Картли: на этих хоженных врагами путях велика была опасность попасться на глаза какому-нибудь летучему арабскому отряду, а свадебный караван — не разъезд: в нем пять украшенных серебром повозок, та, в которой ехала Юлдыз, обита золотыми пластинками, внутри отделана дорогими мехами и парчой; две тысячи кобылиц с жеребятами, пятьсот мулов, две сотни двугорбых бактрийских верблюдов, а малорослых, хазарских — более тысячи; овец тысяч пять, да людей — знати, керханов и погонщиков — целая армия! Парсбит хотела направить караван кружным лутем, чтобы обогнул он Кавказские горы с запада через земли аланов и адыгов, а там берегом моря добрался до Анакопии, но Барджиль решительно настоял на том, чтобы отправить его через горы. Хоть и труден этот путь, зато много короче. Главной целью, однако, было, не это. Барджиль приказал начальнику свадебного каравана тархану Тугузу Багадур-шаду разведать дорогу, которой в свое время арабское войско под командованием Джахара проникло в самое сердце Хазарии. Так ли действительно труднодоступен этот путь, как говорит старый хитрый абазгский посол, и есть ли уверенность, что абазги способны закрыть его для врагов?