Роман Петрозашвили - У стен Анакопии

— Не зря тебя называют мудрым, Пшкач, — примирительно сказал Мкан.

4

Леон возвращался в Анакопию, полный надежд и радостного ожидания встречи с Амзой; Мириан и Арчнл обласкали его как родного сына. Мириан к тому же не мог не увидеть, что его дочь весьма заинтересовалась молодым правителем Абазгии. Он не возражал бы против такого зятя, да только Леон проявил к ней лишь учтивую почтительность. Гурандухт была явно раздосадована его сдержанностью. А жаль, этот брак упрочил бы союз между Абазгией и Эгриси... Разве мог Мириан предполагать, что сердце молодого правителя занято простой абазгкой? Если бы он об этом узнал, то как бы Леон упал в его глазах! Счел бы его легкомысленным человеком. Ведь династические браки диктуются, прежде всего, политическими соображениями.

Католикос присутствовал на всех беседах Мириана и Арчила с Леоном, сам говорил с ним о догматах веры и утвердился во мнении, что абазгский правитель — истинный христианин. Мириан с Арчилом написали письмо кесарю; в нем они сетовали на трудности неизбежной войны с арабами и просили помощи, мало, впрочем, на нее рассчитывая, потому что Византия сама завязла в войне с ними. Сообщили, что Леон верен святому престолу, предан союзу с Эгриси, при этом они дали понять Льву, что в свете надвигающихся событий, затягивать утверждение его наследственных прав неразумно. О чем писал святейшему патриарху католикос, неизвестно, но, судя по доброму благословению, которым Табор напутствовал Леона, у него не было причин не доверять ему, тем более, что за каждым шагом правителя Абазгии неотступно следил верный святому престолу человек - анакопийский архислиском Епифан.

В пирах, охоте и дружеских разговорах, во время которых было достигнуто соглашение о совместных действиях против арабов, быстро пролетела неделя. Мириан и Арчил не стали задерживать Леона погостить дольше — не до того было. Отряд картлийцев провожал его до реки Ингури. А сегодня абазги пересекли Апсилию и вступили в собственные пределы. Чем ближе Анакопия, тем большим нетерпением разгорался Леон. Он мечтал о том волнующем моменте, когда Амза выбежит ему навстречу, а он, как всегда, бережно подхватит ее на руки и понесет по травяному ковру, когда она обовьет его шею, прильнет к груди, а пленительные губы ее будут шептать слова любви. «Нет сил более ждать. Приедем — и под венец», — решил он.

У Дадына свои думы. Был момент, когда ему показалось, что его планам породниться с правителем не суждено сбыться, На пути к честолюбивым замыслам старого камарита вдруг возникла Гурандухт. Слов нет, дочь Мириана прекрасна. Дадын с тревогой, усиленной ревностью за внучку, следил за попытками Гурандухт обворожить Леона. Каждый раз, когда Гурандухт заговаривала с ним, искусно пуская в ход все свое очарование и тонкое кокетство, Леон вызывал в памяти нежный образ Амзы, защищаясь им от пленительной дочери картлийского правителя. И, к радости Дадына, сердце Леона устояло перед несомненными достоинствами Гурандухт. Скоро в Анакопии быть большой свадьбе. Леон сегодня намекнул об этом Дадыну.

Старик зорким взглядом окинул земли Дигуа, через которые они ехали. Вон там, за горой, его родовое гнездо. Пусть Дигуа не кичится древностью своего рода, служившего еще первым правителям Абазгии — Аносу и его сыну Гозару. Его, Дадынов род, станет самым могущественным. Если духи гор и впредь будут покровительствовать ему, то он, Дадын, еще дождется правнука. Он сам воспитает его на традициях предков, сам посадит на коня и вложит ему в руку свой грозный меч...

Крылья честолюбивых мечтаний далеко занесли Дадына; все складывалось именно так, как задумано и о чем он просил своих языческих богов. Там, высоко в горах, у самого перевала, Дадын не раз приносил духам гор богатые подарки. В награду за верность они теперь помогают ему осуществить его замыслы...

Всадники поднялись на взгорок. Леон придержал коня; теплая волна, как от чаши старого, крепкого вина, разлилась у него в груди — там, за голубой дымкой дали, он увидел Анакопию — сердце Абазгии, принадлежащее ему по наследственному праву первородства. В отличие от многих крепостей, подчеркивающих строгостью форм свою неприступность, Анакопия была солнечно ясна. Город-крепость уютно расположился у подножья и на склонах пирамидальной горы, вершину которой, как корона, венчает цитадель с мощными стенами, башнями и храмом Божьей матери, построенным четыре столетия назад по велению императора Августа Юстиниана. Анакопия не подавляла суровой отчужденностью от окружающей местности, а слилась с ней, своей увенчанной главой она тянулась к небу, к солнцу. В ней были спокойное величие и уверенность, она будто глядела в века, зная, что время над ней не властно.

При всем том Анакопия для врага неприступна, для друзей же ее ворота всегда открыты. Недаром на ее знамени изображена открытая ладонь. Кто, когда заложил первый камень Анакопии, скрыто во тьме веков, но одно несомненно: это был дальновидный человек. На всем побережье Понта Эвксинского нет прекраснее уголка, который так полно отвечал бы требованиям города-крепости; за спиной Анакопии, одна другой выше, громоздятся горы, покрытые дремучими лесами, а у ее подножья — простерлось море. Леон смотрел на море — от берегов до самого горизонта нигде ни одного паруса. «Кораблей бы нам побольше, — со вздохом подумал он. — Разве только ромеям торговать? Нам торговлей умножать богатства Абазгии надобно, а торговать, слава богу, есть чем. У моря живем, плавать абазгам не в диковину».

Конь нетерпеливо рыл копытами землю — просил дороги. Леон дал ему волю, и тот понес его вниз. Спутники Леона подстегнули своих притомившихся за долгий путь лошадей, и они поневоле ускорили бег. Да разве за правителем угонишься: его Аура не знает усталости, он так же бодр, как и в первый час пути.

5

Неподалеку от Анакопии отряд нагнал группу всадников, они почтительно уступили ему дорогу. Занятый своими мыслями, Леон не заметил, что люди избегали смотреть ему в глаза. Он лишь ответил на молчаливые поклоны и помчался дальше. Странное поведение всадников осталось незамеченным и Дадынам, но Ахра обернулся и увидел: люди сбились в кучу и о чем-то взволнованно говорили. Необычным Ахре показалось то, что ни на одном лице не было улыбки, с каким абазги всегда встречали своего правителя. На душе молодого воина стало неспокойно. Расспрашивать, однако, было некогда — надо поспевать за Леоном. Беспокойство Ахры переросло в тревогу, когда на подступах к Анакопии молчаливые конные и пешие путники стали встречаться чаще. Теперь Ахра ясно видел: встречные, завидя Леона и Дадына, вместо приветствий и поклонов, старались шмыгнуть в кусты. Наконец, Дадын заметил странное поведение людей. Он натянул поводья, конь от неожиданности вздыбился и завертелся на месте, нетерпеливо перебирая ногами. Дадын впился в людей острым взглядом. Никто не спросил его о дороге, о здоровье, никто не пожелал ему добра. Люди лишь кланялись и молчали, вид у них был не то виноватый, не то сочувствующий. В душу Дадына ужом вползло недоброе предчувствие. На дороге стоял совсем дряхлый, сгорбленный старец; подбородок, чтобы не тряслась голова, он положил на узловатые коричневые руки, сомкнутые вокруг суковатой кизиловой палки. Старец смотрел не в землю, как говорят в народе, а на копыта дадынова коня.