Роман Петрозашвили - У стен Анакопии

— Ты сказал — архонт?

— Да, представь, — желчно проговорил Лонгин. — Я затем и приехал, чтобы вручить этому мальчишке келевсис венценосного императора об утверждении его архонтом Абазгии. — Заметив вопросительный взгляд архиепископа, добавил: — Знаю, о чем хочешь спросить.

В сложившихся обстоятельствах, особенно после гибели Мидаса и его сына, у императора не было выбора, и потом на этом настаивал правитель Эгриси [48]Мириан, а с ним императору приходится считаться.

— А что, если?..

Лонгин покровительственно улыбнулся; ловкий политик сразу понял, что беспокоит архиепископа.

— Этого можно не опасаться. Картлийцы никогда не помирятся с агарянами, по крайней мере до тех пор, пока те находятся на их земле.

Лонгин откровенно зевнул. Хозяин хотел было предложить ему прилечь, но в это время появился служка.

— Прибыл человек от правителя Леона...

— Почему он сам ко мне не пришел? — перебил его Лонгин. — Уж не хочет ли он, чтобы я к нему первым явился? Достаточно того, что я из-за него море пересек.

— Правитель Леон с людьми ждет патрикия и ваше преосвященство у Большого храма, — бесстрастно докончил служка.

Лонгин взъярился, как потревоженный бегемот.

— Что?!. Этот мальчишка приказывает мне явиться к нему?..

Выпитое вино, казалось, готово было брызнуть изо всех пор лица и шеи патрикия. Только сейчас Епифан заметил, что гость изрядно захмелел. Он сделал поспешный знак служке удалиться.

— Да знает ли он, что я могу разорватьч этот келевсис! — разошелся патрикий.

— Ты этого не сделаешь, — твердо сказал Епифан, — а если осмелишься, то ничего не изменишь. Ты сам сказал: у кесаря не было выбора. Леон хочет, чтобы ты в присутствии народа зачитал келевсис венценосного. Не забывай: он не какой-нибудь самозванец, а первенец Константина; с точки зрения абазгов Леон имеет наследственное право на архонтство. Своим неразумным поступком ты только умножишь врагов империи, а этого тебе венценосец в заслугу не зачтет. Подумай.

— В твоих словах есть логика, святой отец... Но я ему это припомню.

4

На площади перед Большим храмом толпился народ. Анакопийцев привело сюда не одно только любопытство. Все уже знали, что из Константинополя от императора ромеев пришел келевсис. Абазги недоумевали, некоторые возмущались: как император может приказывать их правителю? Признавая себя вассалами ромейского императора, абазги, однако, не подчинялись его законам, а жили по своим, дедовским обычаям и ничуть не страдали от этого, напротив, чувствовали себя спокойней, чем сами ромеи в метрополии, раздираемой распрями между иконоборцами и почитателями икон. Келевсис императора насторожил абазгов. Но раз их правитель приказал им прийти на площадь, они пришли.

Ремесленники знают себе цену. Кузнецы, горшечники, кожевники, ткачи, золотых дел мастера держатся вместе, ближе друг к другу. Углежоги и рыбаки — те сами по себе, никого не признают: разбойный народ.

Писцы и купцы особняком стоят — эти больше из ромеев. На большинстве мужчин одежда из домотканого льняного суровья; женщины же предпочитают тонкое полотно. На многих украшения, кто победнее, у тех бусы простые — из крашеной глины и разноцветного стекла, у иных — из сердолика, янтаря, а зеленоватая красавица ромейка щеголяет золотыми браслетами и сверкающими в ушах подвесками затейливой работы — богатство мужа-купца напоказ выставляет.

Но вот появились Леон и Федор, а за ними — не чудо ли? — плотными шеренгами шли невиданные воины. Народ подался, прижался к стенам храма, освобождая площадь. Анакопийцы залюбовались своим молодым правителем; на нем новый плащ золотистого шелка с зеленой подкладкой, под которым золоченые доспехи и крестообразная рукоять сабли, украшенной драгоценными камнями. Этот клинок Дадын купил в Итиле, когда ездил со свадебным посольством к хазарам, а отковал его безвестный кузнец-картлиец, вложивший в него гнев господний и свой собственный. Лицо Леона с заметно отросшей бородой строго и замкнуто. Федор тоже в богатом одеянии, но без оружия.

Анакопийцы с изумлением смотрели на Гуду и Богумила. Их однажды уже видели здесь, когда хоронили Амзу, но тогда они удивляли лишь своим ростом. Теперь же оба были в воинском облачении и поражали мощью своих обнаженных рук и грозным оружием. Зеленоглазая ромейка не отводила взор от Богумила. У побратимов огромные тяжелые копья и щиты, сбоку висят длинные мечи. За спиной Гуды, кроме того, воин держал его лук-великан и колчан с длинными стрелами.

В толпе говорили:

— Это Рыжебородый и Сбивающий звезды.

— Нарта Сасрыквы [49]братья, а может, кто-нибудь из них и сам Сасрыква.

Абазгия полнилась слухами о побратимах. Особенно поразил воображение земляков Гуда — Сбивающий звезды. Любопытные ходили на место гибели Амзы, и дадыновцы, бывшие свидетелями этого, показывали, где стоял Гуда и где был Сияс, когда его настигла стрела.

Не поленились, сосчитали шаги и изумились. Возможно ли на расстоянии тысячи шагов попасть в человека, скачущего на коне? До него просто стрела не долетит. Но очевидцы, призывая в свидетели Ажвейпша и духов гор, клялись, что все именно так и было. А потом подвиг Гуды стал обрастать новыми подробностями. Рассказывали, будто Сияс уже перемахнул через гору, а Гуда пустил стрелу в небо и она, ударившись о небо, отскочила и попала в Сияса. Так родилась легенда о Сбивающем звезды. В молодых воинах, стоявших за спиной Гуды и Богумила, анакопийцы узнавали своих родственников и знакомых. Один чумазый углежог опознал в правофланговом воине приятеля.

— Эй, Басиат, с каких это пор ты стал ромейским воином?

Но вымуштрованный начальник десятка неприступно молчал. — У него нет языка, — съязвил разбитной рыбак. — Рыжебородый отрезал им языки, чтобы не болтали, чем они в своем лагере занимаются.

Гуда чуть повернул голову и так посмотрел на задиристого рыбака, что тот проглотил язык и попятился. Все это возбуждало в анакопийцах любопытство и гордость за своего правителя. Вот, оказывается, какие у него воины! А сам он раэве не афырхаца? [50]Кто, как не Леон, одолел разбойника Гасана в честном бою?

Когда Лонгин и Епифан появились на площади, первый еще не остыл и что-то возбужденно говорил архиепископу, но, увидев Леона, воинов и красочную толпу анакопийцев, закусил губу. Над площадью нависла напряженная тишина; ее нарушали только воркование голубей, облепивших карнизы храма, да верещание стрижей. Привыкший подчиняться силе и власти и подчинять ими других, Лонгин сразу понял: здесь тоже власть и сила, и они не на его стороне. Но он не забыл того, что является посланцем императора. Патрикий весь подобрался, его оплывшее лицо стало надменным.