Владислав Бахревский - Страстотерпцы

— В царстве моего батюшки такого не бывало!

— Слава Богу! Слава Богу! — согласился бахарь.

— За моего батюшку всякий человек на Руси молится.

— Твой батюшка — Божий дар православному люду.

— А видел ли ты царя добрее моего батюшки? — спросил царевич. — Смотри, правду говори.

— Ах, ясный ты мой месяц! Был я на Востоке и на Западе, на море-океане, на горах и в пустыне: ласковее царя, чем твой батюшка, не встречал.

— Когда меня объявят царевичем, буду себе хозяин, оденусь в рубище, как тот турецкий султан, о котором ты мне вчера сказывал, и сам узнаю, что люди говорят!..

— У людей семь пятниц на неделе! — вздохнул бахарь. — Хочешь, расскажу тебе об Иване — Коровьем сыне.

— Расскажи, — согласился царевич.

Но тут пожаловал воспитатель Фёдор Михайлович Ртищев, бахаря пришлось отослать.

Фёдор Михайлович сообщил Алексею Алексеевичу о последних деяниях собора.

Вселенские патриархи задали соборным старцам три вопроса. Первый: какое положено наказание обесчестившим собор? Второй: как следует наказать дерзновенных, не оказавших уважения Вселенскому судье и патриарху всего Востока, подписавшему приговор Никону? Третий: какая казнь не будет злой для ослушников христианнейшего из царей?

— Все эти вопросы направлены против митрополита Крутицкого и архиепископа рязанского! — встревожился царевич.

— Кир Паисий не называл ни одного имени, — сказал Ртищев. — Но говорил он сильно: «Свят самодержавный наш! Те никонствуют и папствуют, а те покушаются уничтожить царство ради возвеличивания священства».

— Неужели владык Илариона и Павла расстригут?

— Пока что им запретили служить и велено не покидать московских дворов. Павел лишён сана патриаршего местоблюстителя. На его место избрали сербского владыку Феодосия.

— Нехорошо! — царевич сглотнул комок в горле.

— За мятеж наказаны, — возразил Ртищев.

— Всё равно нехорошо! Владыки Павел да Иларион Никона низвергли, теперь их низвергнут...

Ртищев улыбнулся:

— Великий государь милостив... Не печалуйся. Опала у твоего батюшки — не казнь, а назидание. У меня есть и добрая, дивная новость: начались выборы патриарха.

— Но Иоасаф уже наречён! — удивился царевич.

— Патриарха положено выбирать. Нынче собор назвал двенадцать достойнейших. Между прочим, в этом списке только три архиерея.

— Иоасаф очень старый, — сказал царевич.

— Великий государь любит пастырей смиренных, добролюбивых.

— Лучше Никона не будет, — сказал вдруг царственный отрок.

Одним — унижение и позор, другим — торжество и слава.

1 февраля 1667 года великого посла, шацкого наместника, окольничего Афанасия Лаврентьевича Ордин-Нащокина вся сановная Москва встречала на Дорогомиловской заставе.

Афанасий Лаврентьевич, выслушивая похвальные слова, зорко вглядывался в лица приехавших почтить его многотрудную службу. Нашёл Богдана Матвеевича Хитрово, великого взяточника и завистника, нашёл Ивана Богдановича Милославского, дьяка Дохтурова — враги были здесь. Торжество полное.

В Кремле, в Успенском соборе, Ордин-Нащокина приветствовал антиохийский патриарх Макарий. Думный дьяк Дементий Башмаков объявил народу с паперти о посольской победе, о землях, отошедших к России, о замирении с польским королём на тринадцать с половиной лет.

Поздно вечером Афанасий Лаврентьевич, уморившись за день от многолюдья и многословья, вышел в сад. Яблони, росшие без призора хозяина, стояли нарядные, в пушистом инее. Сама тишина дарила его, добытчика тишины, минутою покоя.

Падали редкие снежинки. В прорехе между облаками мелькнула звезда, высекла быструю мысль: царь — великий любитель удивительных растений. Быть хорошим садоводом — большая польза для государственных дел. Весною надо бы насадить диковинных цветов и деревьев.

— Надежда моя! — сказал Афанасий Лаврентьевич саду, озирая небесную полынью с бездной кричащих и молчащих светил. — О чём твои речи? — спросил полыхающую то красным, то синим звезду, а голова уже была занята земными страстишками.

Завтра приём у царя. Пожалует поместье, шубу, кубок... Вот только в какую цену будут шуба и кубок? Афанасий Лаврентьевич морщился, страшась завтрашних даров. Не богатства хотелось, не было бы умаления великой службы.

До того раздумался — до утра не заснул. Напрасно себя мучил. Пожалованья посыпались как из рога изобилия. Царь пожаловал неродовитого псковского дворянина за службу, за ум, за многотерпение и за удачу высшим государственным чином.

Боярин! А боярину полагается боярский оклад — вот тебе, Афанасий Лаврентьевич, пятьсот рублей да шубу в двести рублей (Одоевскому жаловал в триста), да кубок в триста, да крестьянских дворов в Костромском уезде пятьсот! Да Порецкую волость на Смоленской земле — в вотчину! (Такого жалованья Одоевский не получал).

Праздник Сретенья стал для Ордин-Нащокина встречей с властью. Князь Никита Иванович Одоевский пытался помешать возвышению псковского чужака, но Алексей Михайлович души не чаял в новом боярине.

Сделал вид, что слушает Никиту Ивановича, подождал три недели, а 25 февраля удостоил Афанасия Лаврентьевича титулом «боярин царственных и государственных посольских дел», поручив Посольский приказ. Позже, когда была вырезана новая печать, титул Ордин-Нащокина стал ещё более пространным и весомым: царственной большой печати и государственных великих посольских дел оберегатель. В управление оберегателя сверх Посольского были переданы Малороссийский приказ, Смоленский разряд, Новгородская, Галицкая, Владимирская чети, а также Полоняничный приказ, занимавшийся выкупом пленных и сбором денег на сию нужду.

От великого пирога Ордин-Нащокина малый кус достался «злодеям» Илариону Рязанскому и Павлу Крутицкому. Их простили сразу после Сретенья, 3 февраля. Прощение сказывал им кир Макарий, александрийский патриарх приболел. Макарий и на праздник служил без Паисия, получив в награду две сотни рублей.

Радость к радости.

9 февраля, в день отдания праздника Сретения Господня, в Успенском соборе обоими восточными патриархами при участии иноземных и русских архиереев состоялось поставление архимандрита Иоасафа на патриарший престол стольного града Москвы и всея России.

Великий государь задал пир в честь архипастыря, и во время пира святейший Иоасаф II объезжал Кремль, но не на осляти, как полагалось по обычаю, а в санях. Древен был новый патриарх, чтоб верхом ездить.

Народ дивился подобному освящению Кремля, вспоминал Никона. Уж этот был молодец праздники праздновать! На осляти сиживал, может, и не как Христос, но царю до Никоновой величавости было далеко.