Владислав Бахревский - Страстотерпцы

— Вот и я, грешный, так же себе кричу: ну уж нет! — Алексей Михайлович встал со своего места, перекрестился на икону Спаса. — Господи, вразуми!

Богдан Матвеевич Хитрово ёрзал на скамье всё громче и громче, однако не высовывался.

— Фёдор Михайлович, что присоветуешь?

Ртищев поднялся, поклонился:

— Надо спросить о правомочности собора константинопольского патриарха и самых почитаемых учёных богословов.

— Письмо туда, письмо сюда. Это ведь опять годы уйдут!

— Великий государь! — не вытерпел Хитрово.

Все повернулись к Богдану Матвеевичу. Подняв брови, он совсем прикрыл глаза, и не хитрость была в его лице, а вялое, скучное равнодушие.

— Тут делать нечего, великий государь. Надо мошной тряхнуть. Послать расторопных людей к турецкому султану, к визирю, к другим великим людям: пусть вернут кафедры Паисию да Макарию.

Алексей Михайлович положил щёку на ладонь, смотрел на Богдана Матвеевича, вздыхал:

— Другого и впрямь не придумаешь.

— Константинопольского патриарха тоже нельзя обойти, — сказал митрополит Павел. — Парфений — человек новый, о Никоне мало что знает.

— Не поднять бы шума! — сказал Хитрово. — Грамоты надо написать о каких-нибудь других делах, а про патриархов сказать между прочим. Лучше всего удивиться: мол, неведомо кто поставил новых патриархов, а старые живы-здоровы, пришли в Москву за милостыней, обратно хотят. Пусть великий султан водрузил бы их святейшества на прежние престолы.

Мысль Хитрово Алексею Михайловичу понравилась.

— Что скажешь? — спросил он Дементия Башмакова, когда остались одни.

— Не торопился бы ты, великий государь, гонцов посылать. Обожди Ордин-Нащокина. Он ловчее дело устроит.

Никон уже три недели жил в погорелой келейке, а соборное осуждение всё ещё не было утверждено подписями членов собора.

Заседание состоялось в день отдания праздника Богоявления 14 января 1667 года.

Настроение у архиереев, кончивших победой долгое борение с российским церковным голиафом, было блаженно расслабленное. Митрополит Павел потихоньку рассказывал архиепископу Илариону о дивных козах, из пуха которых ему вяжут на зиму чулки.

— Уж такая ногам ласка! Никакого меха не надо. Тепло — живое!

Откуда привезли коз, Павел не знал, а может, сказать не хотел, но пуху обещал дать хоть целый мешок.

Документ о низвержении Никона был составлен митрополитом газским Паисием Лигаридом. Сам Лигарид и зачитывал его на соборе.

Слова не проронив на суде, он опять был среди первых, советник патриархов и великого государя.

Что читал Лигарид, на соборе мало кто понимал. Латынью писал свои мудреные сочинения митрополит газский, липовый митрополит. Давно оставив епархию, давно замещённый другим пастырем, он был повинен в том же грехе, за который пострадал Никон.

Наконец толмач начал переводить витиеватые изыски заезжего богослова. Пошли многие ссылки на Евангелие, на сочинения великих святителей, на письма восточных патриархов. И вдруг как стрела просвистела: «Царь есть глава и верх всем членам... Царь есть господь всех подданных своих, ожидающих от него дарований и добротворений... Един государь владычествует всеми вещами богоугодными, патриарх же послушлив ему как пребывающему в бо́льшем достоинстве и наместнику Божию».

— Православный царь наместник Бога?! Уж не с папой ли римским ты его спутал? — прервал толмача Павел Крутицкий.

— Да так ли переведено? — усомнился Иларион Рязанский.

— Ваши высокопреосвященства! — обиделся толмач. — Переводчик, искажающий слово вселенского документа, достоин казни. Если угодно, я изложу сказанное митрополитом газским иначе, но не допуская порчи смысла: «Всеми богоугодными делами владычествовать подобает одному государю, патриарх же должен быть ему послушен...»

Иларион встал:

— Мы избавились от Никона, от беды и великого греха! И вот над нами новая чёрная туча! Почему нет великого государя на заседании? За какие грехи вы, греки, собираетесь обратить в рабство нашу Церковь?

— Сами рабы, и на других неймётся надеть ошейник! — гневно закричал на патриархов Павел Крутицкий. — Избави меня Бог от такого собора!

Пошёл прочь из Крестовой палаты, Иларион последовал за ним. Поднялись и стали уходить архиепископы, архимандриты.

Кир Паисий, быстро переговорив с Макарием, с Лигаридом, объявил:

— Собор прерывает заседания на два дня. Пусть каждый из участников представит своё мнение о приоритете власти, какая есть первая и высшая, духовная или мирская?

Алексей Михайлович, узнавши о скандале, тотчас позвал Дементия Башмакова, накричал:

— Почему бунтовщики на свободе гуляют? Тати в доме моём, а вы и ухом не ведёте. За что милую вас, за что осыпаю благодеяниями? — И утих, устыдился гнева, сказал просительно: — Дементий, уговори строптивцев не перечить.

— Великий государь, они же архиереи! — почесал в затылке начальник Приказа тайных дел.

— Моли Бога, что не протопопы! — снова сверкнул глазами Алексей Михайлович.

Следующее заседание собора состоялось в день поклонения честным веригам апостола Петра — 16 января.

Митрополита Павла и архиепископа Илариона на заседание не пустили, но русское священство не дрогнуло. На защиту двух мечей — один меч царский, другой духовный — встали архиепископы и архимандриты.

Читал письменные мнения соборных старцев Лигарид, не знавший русского языка. Наспех переведённые, произвольно выдранные фразы из сочинений он изрекал по-латыни. Эти же места для патриархов переводили на греческий язык, а для собора, не обращаясь к подлинникам, с латыни и с греческого. Действо превратилось в бесконечную, в бессмысленную тарабарщину, прерываемую время от времени пламенными речами Лигарида.

Русские архиереи терпели, дожидались позволения говорить. Оказалось, в знании текстов Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина и русские пастыри грекам не уступают. Пух и прах летел от витиеватого пустословия газского митрополита, но он снова и снова растекался словесами, и стало понятно — сие многоречие умышленное: греки собираются заговорить русских, взять измором.

— Ах ты услужливый жидовин! Ах ты, змей девятиязыкий! — брякнул в сердцах архиепископ вологодский Симеон и, поднявшись, потребовал ответить только на один вопрос: — Для чего ты, владыко Паисий, сделал обрезание Иоанну Златоусту? Уж коли приводишь святое слово, так приводи полно. Изречение Златоуста о власти начинается не как у тебя. Начинается оно иначе: «Священство, которое столько превосходнее всех других достоинств, сколько дух превосходнее тела». Этими словами положено начинать изречение святого отца, ибо из этого слова Златоустого яснее солнца явствует: степень священства выше царской степени. Не стыдно ли тебе, архиерею, унижать сан священства? Ради какой корысти превозносишь ты права самодержавных?