Владислав Бахревский - Страстотерпцы

«Если польские войска выйдут из Смоленского уезда, а комиссары помягчают, — наказывал Алексей Михайлович своему великому послу, — то тебе, от Бога избранному и верному доброхоту нашему, уступать Динабург с Запорожьем, кроме берега здешней стороны против Запорожья... Если же никакими способами Киева удержать будет нельзя, комиссары снисходительны не будут, рати из Смоленского уезда не выведут, а захотят крови, то Киев уступить, но прежде настойте о выводе и задержании войск, чтоб отдавать было волею, а не по нужде. Смотреть накрепко, не своею ли службою хотят комиссары удержать 1бгев, не нарочно ли вам говорят, что указ им прислан с сейма. А нам подлинно известно, что сейм разорвался без всякого дела. Стойте всеми силами, чтоб нам в титлах по-прежнему Киевским писаться».

Ликовал, читая послание царя, Афанасий Лаврентьевич: Киев поляки, пусть на два года, но уступили. Город у царя будет, а вот титлом, пожалуй, придётся поступиться...

В тот же день, 6 января, великого посла посетил комиссар Иероним Комар. Дело у него было деликатное. Ударил великому государю челом, прося сверх обещанных десяти тысяч тайного жалованья ещё и явного соболями, чтоб комиссарам можно было показаться людям, погордиться московскими дорогими мехами. Для себя Комар просил дать деньги не ефимками, а золотом. Червонцы легче спрятать от посторонних глаз. О тайных деньгах даже домашние не должны знать. И обронил, прощаясь:

— Как только мы получим государево жалованье, тотчас и напишем статьи.

У посольских гонцов одна нога здесь, другая там. Ночью 12 января комиссары получили тайное жалованье. 13 января обе стороны явились на тридцать первый посольский съезд.

Афанасий Лаврентьевич ради великого события приехал в царской, в позлащённой карете.

В палате вновь постелили золотой ковёр, поставили перед столами пять медных шандалов, а шестой шандал, серебряный, сиял перед божницей.

Сверили грамоты. Королю отходили города Полоцк, Витебск, Динабург, Лютин, Резица, Мариенбург, вся Ливония, вся Правобережная Украина. Вывод царских войск из Киева назначили на 5 апреля 1669 года. Пока же Киев с мильною полосой .кругом города оставался за Россией.

В статье о запорожских казаках записали: должны быть послушными обоим государям. Выходить в Чёрное море, нападать на турок запорожцам строго воспрещалось.

На восточной стороне Днепра, отошедшей к Москве, и в Смоленском воеводстве шляхта, мещане, татары и жиды получили право продать свои имения и уйти к королю.

Россия обязывалась не выводить людей из Правобережной Украины в глубь России, новых крепостей не строить. Оба государя соглашались писаться короткими титулами. Король Речи Посполитой — польским, шведским, литовским, русским, белорусским и иных. Самодержец российский — великим государем-царём и великим князем и прочих. Выходило, что Алексей Михайлович лишался титулов литовского, киевского, Волынского, подольского.

Подписали послы и комиссары статьи о передаче прежним владельцам захваченных бумаг, пушек, церковных вещей, стало быть, возврату подлежали части Животворящего Древа, захваченные русскими войсками в Люблине, и мощи святого Калистрата — в Смоленске.

Перемирие заключалось на тринадцать с половиной лет, до июня 1680 года.

Афанасий Лаврентьевич смотрел на подписи, на печати, на грамоту, и не было в его сердце радости, душа не волновалась. Одеревенел. Окаменел.

Столько сил ушло на этот столбец с письменами и росчерками.

Тихонечко ныли виски.

Уезжая из Андрусова, Афанасий Лаврентьевич подарил девочке Ирине перстень. На счастье.

Послы и комиссары, строя гнездо мирной жизни, выстлали всего-то донце, а разорители гнезд уже шарили по земле в поисках палок и камней.

В Бахчисарай от гетмана Петра Дорошенко приехали полковник брацлавский Михайло Зеленский да родовитый казак Данила Лесницкий. Задача у посланников была удивительная: убедить хана Адиль-Гирея искать дружбы с московским царём. Не ради крепкой работящей жизни, но ради войны.

Дорошенко возмечтал изничтожить Речь Посполитую русской, казацкой да татарской силой.

Хан Адиль-Гирей был в ту зиму знаменит и славен в Крыму. Огромная добыча, огромный полон обогатили татарские семейства. Полегчала жизнь и у грустного пленника Чуфут-Кале, у боярина Василия Борисовича Шереметева. Избавили, наконец, от колоды на ногах, от цепей. Еду давали не тюремную, как собаке, — человеческую. Смачные караимские чебуреки стали обычной ежедневной пищей, кормили пловом, хлеба давали вволю, бузы вволю, катык приносили, сыр, масло.

Однажды тюремный смотритель вместе с чебуреками подал письмо от полковника Зеленского.

«Рады бы были... вашу милость навестить и поклон нижайший отдать, — писал хитроумный посол хитроумного Дорошенко, — но нам запрещено, для чего письменно вашу милость посещаем. Потом желаем, чтобы... на Руси могли вашу милость видеть, даст Бог вскоре. Когда уж с ляхами вновь в неприязни пребываем, тогда Господь в соединение христиан сведёт...»

Василий Борисович недолго размышлял, сказал ожидающему ответа тюремщику:

— У меня ни чернил, ни бумаги. Передай: я хотел бы говорить о войне и о мире с его величеством ханом, да Бог не даёт рога бодучей козе. Не в палатах ныне живу, в каменной теснине.

Шереметев понимал: казаки не прочь сыграть картой, на которой нарисован не король, а он, несчастный пленник. Возможно, в козырях сию карту держат. Но Юрко Хмельницкий с Цецорой научили воеводу уму-разуму: «запорожский казак» и «предатель» были для него одним и тем же словом.

Тюремный служка принёс кувшин воды и небольшую корзину с красными ягодами.

— Кизил? — спросил Шереметев.

— Кизил, кизил! — закивал головой тюремщик. — Ешь — болеть не будешь.

Шереметев взял горсть. Ягоды были тёмные от спелости, слегка подсушенные. Года два назад, когда воевода расхворался, его отпаивали отварами из кизила.

— Я раньше в степи жил, в Гезлёве, — сказал тюремщик, — там и кизила не нужно. Там ветер все болезни из человека выдувает. Мой дед рассказывал: в старые времена в Гезлёве люди хворей не ведали. Да в один из дней, когда копали ров для крепости, нашли в земле бронзовый кувшин. Из того кувшина пролилось три воды: жёлтая, красная и зелёная с чернотой. От жёлтой воды люди начали болеть лихорадкой, от красной — чумой, а из зелёной народились чёрные с зелёными головами мухи. Их теперь на базарах видимо-невидимо.

— Я слышал, ваш брат мусульманин Кораном лечится, — сказал Шереметев.

Тюремщик по-русски хорошо умел говорить: три года жил в Белгороде, в плену. Русские люди его не обижали.

— Верно, — ответил тюремщик. — Коран защищает правоверного от всех болезней, от всех напастей, кроме смерти. Если благородную Фатиху написать мускусом на тарелке, смыть дождевой водой, а в эту воду добавить сурьмы, желчи чёрной курицы и желчи белого петуха, подвести смесью глаза, то увидишь одухотворённых людей.