Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Анна Ильинична пришла к Малаху одна.

Маняша с Настёной подглядывали за ними.

Пренесказанная была эта пара, шагающая за околицу: впереди белый дед в крестьянском зипуне, позади в сиром, сером одеянии великая боярыня, царицына сестра!

— Вот оно, поле моё! — сказал Малах и поклонился густой, медвяно-золотой пшенице.

Анна Ильинична постояла, поглядела и тоже поклонилась.

— Не знаю, что это вздумалось старцу послать тебя, боярыня, на моё поле... — Малах ласково провёл ладонью по усатым колосьям. — Помолимся, коли святой человек велит.

— На коленях? — спросила Анна Ильинична.

— Дождь вчера шёл... Не застудилась бы ты, госпожа, — и, перекрестясь, коснулся рукою земли.

Боярыня повторила поклон.

— Господи! — взмолился Малах. — Дай ты здоровья владетельнице нашей, моей госпоже, а Твоей рабе Анне! Господи! Как родит земля хлеб и Ты питаешь меня, грешного, так дай же соков жизни от земли Твоей Божьей рабе Анне!

Повернулся к боярыне, поклонился:

— Ты помолись здесь, а я за бугорок зайду помолюсь.

Вернулся Малах не больно скоро.

— Помолилась, ваша милость?

— Помолилась, — сказала Анна Ильинична, в глазах её стояла тихая радость.

— Сорви колосок! — попросил Малах.

Анна Ильинична сорвала.

Малах глядел и не верил глазам. Колосок был о пяти головах.

— Дай-ка мне его! — И, не дожидаясь, сам взял колос дрожащими руками. — Дивное знамение! Такого колоса за всю мою жизнь не видывал. Я сии зёрна, ваша милость, сохраню, посажу на твоё счастье.

Анна Ильинична взволновалась, шла за стариком легко.

— Ты не беги впереди, — попросила Малаха, — побеседуй со мною... Таких колосьев, говоришь, не видывал?

— Не видывал, ваша милость! Знамение! Пошлёт тебе Господь столько лет жизни, сколько зёрен в колосках.

— А если... дней?

— Да какое же тогда это чудо?! — осерчал Малах.

Боярыня остановилась.

— Видишь, едут... Не утерпели. — Достала из-за пояса мешочек. — Здесь пять золотых монет... Боже мой! Пять колосков, пять монет... Ты засей поле самыми лучшими семенами... Я тебе своей пшеницы пришлю, царьградской... Мне царь подарил семена... И, молю тебя, половину урожая раздавай нищим. Пять лет раздавай. Золотые же не трать, пусть будут достоянием рода твоего. Денег на жизнь я пришлю вместе с семенами... Да нет! Нынче же и пришлю.

И верно, прислала. Сто рублей серебром.

С Аввакумом, с попом Никифором, с Лазарем, с Епифанием носились царские слуги, как с писаной торбой. Из деревеньки на Воробьёвых горах перевели в стоявший на тех же горах Андреевский монастырь. Из монастыря — в Саввину слободку, ближе к городу. Вдруг ни с того ни с сего примчались ночью, упрятали в Никольский монастырь, на Угреше. Слава Богу, не на ледник посадили, по кельям.

5 августа 1667 года Аввакума, Лазаря, Епифания вернули в Москву, поселили на Никольском подворье. Здесь учинили им допрос три архимандрита: Филарет Владимирский, Иосиф Хутынский, Сергий Ярославский. Ответы записали, покричали, погрозились, вернули в монастырь.

22 августа приехал к Аввакуму стрелецкий голова, управляющий царским имением в селе Измайлове Юрий Петрович Лутохин.

— Великий государь велел передать тебе, протопоп: «Спаси Бог!» — и поклониться, — Лутохин поклонился. — И просил великий государь благословения твоего себе, царице, Алексею Алексеевичу, царевичам и царевнам. И просил, протопоп, твоих молитв о здравии.

— Дивлюсь! — Аввакум смиренно улыбался. — По указу государя меня извергли из сана, а он, свет, протопопом меня величает.

— Покорись патриархам — в Кремле будешь жить. Как прежде.

— Покорился бы, да некому. Паисий с Макарием — бродяги безместные. И Лигарид такой же, да ещё папежник... Скажи ему, христолюбцу, помолюсь о нём, горемыке, авось Господь вернёт ему разум.

— Эй, не заговаривайся! — закричал Лутохин.

— Тебя, сотник, прислали за благословением, так посмирнее будь! — грозно рыкнул Аввакум, — Благословляю царя, раба Божьего Алексея, царицу, рабу Божью Марию, и всё царское семейство. О Михалыче, о горемыке, помолюсь, заступницу же мою Марию Ильиничну я всякий день в молитвах поминаю, прошу здравия у Господа и многих лет жизни.

Лутохин глядел на Аввакума жалеючи. Сказал, прощаясь:

— Эх, батька! Смирись, пока не поздно. Богом тебя молю! Смирись хоть на вершок!

— Дьявол и за ноготок в пекло утянет, — сказал Аввакум, посмеиваясь.

Лутохин заплакал вдруг. Видно, знал, что ожидало несокрушимых ревнителей святоотеческого благочестия.

24 августа приехал в монастырь Дементий Башмаков. Сидельцев, симбирского попа Никифора, романовского попа Лазаря, соловецкого инока Епифания, безместного протопопа Аввакума привели в храм, зачитали указ великого государя о ссылке всех четверых в Пустозерский острог. В сторожа раскольникам назначен сотник Фёдор Акишев из Приказа стрелецкого головы Василия Бухвостова да десять стрельцов.

Ссыльных тотчас увели из монастыря, поселили в Братошине, в крестьянских избах, крестьян из тех изб на время вывели.

— Хорошее жильё тебе досталось, батька Аввакум! — сказал Дементий Башмаков, шлёпая ладонью по беленой, по тёплой печи. — А теперь слушай. Великий государь велел сказать тебе: «Ведаю твоё чистое, непорочное, богоподражательное житие. Кланяюсь и прошу твоего благословения, и благослови государыню-царицу и чады мои. Помолись о нас, Аввакум!»

Дементий трижды поклонился, а потом сказал:

— Так велено было. Государь трижды поклонился тебе. А провожая меня, напутствовал: «Пусть протопоп пожалует меня, послушает слово, сказанное от сердца: «Соединись, батька, со вселенскими патриархами, хотя небольшим чем! Не хочешь складывать персты по-ихнему — «аллилуйю» признай. Признай в Символе Веры такую малость, вместо твоего «рожденна, а не сотворенна» — «рожденна, не сотворенна*. Признай пять просфор...»

— Горемыки вы мои! — прервал Башмакова Аввакум. — Да казнит меня великий государь лютой смертью — не соединюсь с отступниками! Ты, Дементий, так и скажи Михалычу: «Я, грешный Аввакум, не сведу рук с высоты небесной, покамест Бог не отдаст тебя, православного царя, в мои руки*. Ты слушай, Дементий! Слово в слово скажи Михалычу: «Ты — реку ему — мой царь, а им, бродягам вселенским, какое до тебя дело? Своего царя они потеряли, да и тебя проглотить сюды приволоклися». Господи! Всего-то и прошу: пусть русский православный царь будет с православными, с русскими людьми — единая семья. Нынче-то он, горемыка, сам по себе, с пришлыми соблазнителями. Ох, да будет ему за отступничество горькая доля. Горше не бывает...

— О себе бы, Аввакум, подумал, — тихо сказал Дементий Башмаков.

— Со мною Бог! Царя жалею. Так и передай Михалычу. Аввакум о нём да о его семействе помолится, поплачет. Да ведь маловата сила у низверженного протопопа, не вымолю... Не вымолю его, глупенького, не вытащу из когтей сатаны!..