Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Фёдор немножко подумал, показался из укрытия, опасливо озираясь на мамок. Алексей подошёл к нему, взял за руку.

— Государь, Алексей Алексеевич! — поклонилась наследнику Анна Петровна. — Дозволь забрать его высочество.

— Вот обрядят меня, Фёдор Алексеевич и пойдёт с вами. Я обещал ему.

И хитрая Хитрово не посмела перечить в светлый праздник пресветлому виновнику праздника.

А праздник был на всю Россию. Столы царь повелел накрывать в Грановитой палате.

После молитвы, благословения вселенских патриархов, патриарха московского к великому государю Алексею Михайловичу обратился с благодарственной речью объявленный всему свету наследник престола государь-царевич и великий князь Алексей Алексеевич. Сначала говорил на вечной латыни, потом по-русски.

Алексей Михайлович сиял, видя, что многие бояре и окольничие от изумления ухватили себя за бороды, другую речь царевич сказал, обращаясь к вселенским патриархам, причём первую часть её произнёс на греческом языке.

На пиру Алексей Михайлович дарил вселенских и московского патриархов серебряными, с кровлею, кубками, пожаловал по отрезу зелёного бархата, двумя отрезами атласа, отрезом камки, двумя сороками соболей.

Митрополиты и епископы получили по кубку без крышки, по отрезу атласа, по сорока соболей. Архимандриты, игумены и протопопы — денежное жалованье.

Наследник тоже дарил. Патриархам поднёс кубки с кровлею, по отрезу золотого турецкого бархата, по два отреза атласа, по два отреза камки, по два сорока соболей.

После здравиц и застолья Алексей Алексеевич провожал патриархов до передней великого государя и там, на посошок, поднёс Паисию и Макарию по отрезу рудо-жёлтого бархата, а Иоасафу — зелёного.

Великий государь провожал патриархов до деревянного крыльца, а царевич, воротясь в Грановитую палату, жаловал бояр, окольничих, думных и ближних людей водкою и романеей.

Распрощавшись с гостями, разоблачившись, Алексей Алексеевич повалился в опочивальне без сил на лавку. Ведь каждого гостя нужно было дарить здравицей и чашей, а чаша, как хорошая гиря, пока-то подойдут, поклонятся, примут.

Алексей Михайлович пришёл пожелать сыну покойной ночи.

— Лежи, лежи! — предупредил с порога. Сел в изголовье. — Уморился... Большие пиры — большое испытание... Говорил ты внятно, складно. Да языками-то! Языками! Хвалю. Обе речи мудрые.

— Отче Симеон писал.

— А ты не забыл, не смешался. А матушка-то наша, государыня-свет, всё ещё потчует гостей.

У Марии Ильиничны был свой, царицын стол. У неё кушала грузинская царица Елена Леонтьевна, приезжие боярыни, родня и вся сановная женская половина государыни Москвы. Была на пиру Федосья Прокопьевна Морозова. Сей пир стал для неё последним.

На следующий день, 2 сентября, в верхних покоях царского терема за семейным праздничным столом великий государь Алексей Михайлович ел с царицею Марией Ильиничной, с наследником царевичем Алексеем Алексеевичем, с царевичами Фёдором Алексеевичем, Симеоном Алексеевичем, Иваном Алексеевичем. Ивану в августе исполнился годок, и он был за столом с мамкою, другая мамка смотрела за двухлетним Симеоном.

У царевен Евдокии, Марфы, Софии, Екатерины, Марии, Феодосии был свой отдельный стол на женской половине дворца.

Повара ради праздника, ради царевичей-малюток расстарались.

Среди яств больше всего приглянулась и Фёдору, и наследнику избушка из печёных лакомств. То-то быстро разобрали, то-то погрызли орешков — по самую крышу была набита. Сахарного лебедя облизывал Симеон, а за сахарную жар-птицу ухватился Иван.

Мужик и медведь настоящей крохотной пилой пилили морковку, на радость и малым, и царю с царицей.

— Ах, свет, государь Алексей Михайлович! — поглаживая по пушистой головёнке Симеона, молвила Мария Ильинична. — До наследника, слава Богу, дожили. Да только как единый день мелькнула долгая жизнь.

— Сколько Бог даст нам лет, столько и проживём, — сказал бодро государь и перекрестился. — Да смилостивится Господь — минует Алексея участь деда и отца: в нежные юные лета садились мы на царские троны. О Иисусе Христе, благослови дом рода нашего. Жажду, жажду, Алексеюшка, поцарствовать с тобою, молодым орлом.

— Ах, батюшка! — вспыхнул Алексей.

— А у Алексея Алексеича цепь тяжеленная! — сказал вдруг Фёдор.

— Голубчик ты мой! А уж как тяжела шапка царская! Ведь два пуда! — И подумал про себя: «Тебе, Федя, сей тяжести не дано испытать».

Ошибался Алексей Михайлович. И Фёдору тяжесть царской шапки пришлось изведать, и покойно уснувшему за столом Ивану {51}...

— Скажи-ка нам, Алексей Алексеич, чего-нибудь мудреное на латыни, — попросил государь, любуясь старшим сыном.

— Из Аристотеля могу, из книги «Монархия»! — Тотчас и отзвенел литыми из бронзы словами.

— Дивная речь! — Алексей Михайлович отёр слёзы с глаз.

— Ты бы наградил учителя-то, — подсказала царица.

— Как не наградить?!

И наградил. Симеон Полоцкий получил приглашение на царский обед 7 сентября, говорил речь, удостоился атласной шубы.

В огромной риге было пусто. Ригу забрали для своих нужд государевы корабельщики, но строить корабль оказалось не из чего, не привезли строительного леса.

Вот и хозяйничали в риге подмастерья Оружейной палаты Егор с Федотом.

От одних ворот риги до других разложил Егор сорокадвухаршинное узкое полотнище из киндяка для флага и писал по нему красками. В широкой части был изображён Спас Нерукотворный, а дальше по всему полотнищу Силы Небесные: серафим, престол, херувимы — крылатый пресветлый сонм.

Федот трудился над передним бревном, что ставят на носу корабля. Дерево оплетал чешуйчатыми кольцами трёхглавый змей. Орёл попирал страшными когтями две головы, а на третью целился грозным оком да кривым клювом.

Начальствующий над корабельным делом полковник Буковен со своим помощником полуполковником Старком были в отлучке: ездили по лесам Вяземского, Калужского, Рязанского уездов.

Полуполковник Старк нашёл у помещика Войкова шестьсот трёхсаженных леснин, годных для строения корпуса корабля. Теснины заготовлены были в Кикинской волости Вяземского уезда. В том же уезде, в Дмитровской дворцовой волости, полуполковник пометил десять трёхсаженных дубовых досок.

Буковен присмотрел в Калуге у посадских людей сто двадцать девяти- и десятисаженных сосновых брусьев, да в Коломне у посадских людей двадцать пять семисаженных брёвен, двадцать трёхсаженных, два двенадцатисаженных и сто пятьдесят две восьми- и девятисаженные сосновые доски.

Весь этот лес нужно было ещё купить, привезти в Дединово... Без канатов и верёвок тоже не много наплаваешь. Буковен составил ведомость на пеньку, дёготь, смолу, серу, на котлы. На шведское, то есть лучшего качества, железо...