Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Воротившись в Дединово, Буковен и Старк обнаружили, что у них нет постоянного жилья. Староста селения гонял их с одного двора на другой, блюдя очередь, от корабельной же верфи всё дальше и дальше.

Буковену по душе пришлась работа Егора и Федота, но, поскольку ребята были сметливые и вхожие во дворец, послал их с ведомостями к Ордин-Нащокину и к царю, ибо дело со строительством могло, не начавшись, застопориться.

Ордин-Нащокин занят был наитайнейшим государевым делом. Получил из Стамбула от посла Нестерова и дьяка Вахрамеева сообщение: патриарх Парфений поставил в Александрию на место патриарха Паисия родосского митрополита Иоакима, антиохийский престол пока вдовствует. Молдавский воевода Иона Ильящ по старой дружбе и за хорошие деньги похлопотал в Серале, нашёл ходатая за Макария и Паисия — придворного толмача Панагиота. Патриарх же Парфений на Паисия и на Макария, бросивших свои кафедры, в сильном гневе, смещать вновь поставленного Иоакима ему невмочно. Чтобы вернуть кафедры, нужно хлопотать о смещении самого Парфения...

Дело выходило щекотливое. Ордин-Нащокин раздумывал, как оповестить Алексея Михайловича о стамбульских делах, не огорчая.

Корабельные неурядицы Афанасия Лаврентьевича даже обрадовали, отправился с Егором и Федотом к царю не мешкая.

Но, взявши с собой Егора и Федота, хранитель большой царской печати прихватил и донесение стамбульских послов. Сначала доложил патриаршее дело, а потом без перехода корабельное и позвал гонцов Буковена. Царь ухватился за корабельное дело как за спасение: подьячим Дементия Башмакова пришлось засучить рукава. Потому и придумал Алексей Михайлович Приказ тайных дел, чтоб его царская воля исполнялась тотчас, без промедления. За час всего был составлен указ коломенскому воеводе Кутузову: тысячу рублей на оплату леса и прочих расходов воеводе надлежало взять с таможенных и кабацких доходов. Чтобы не отвлекать Буковена от корабельного строительства, в Дединово срочно отъезжал уже назначенный ранее на должность управляющего Яков Полуехтов, а с ним подьячий Мытной избы Степан Петров.

Наперёд зная, что всякий приказной человек есть вор и взяточник, государь приказал внести в указ об их службе памятку: «Якову и подьячему у того дела быть безотступно и великого государя делом радеть неоплошно. И посулов и поминков ни у кого ничего не имати. А будет они Яков и подьячий Степан радеть не учнут, от того дела примутся корыстоваться, а после про то сыщется, а им от великого государя быти в опале».

С Полуехтовым и Петровым в Дединово отправлялись нанятые в Москве корабельщики капитан фон Гельмант, лекарь, поручик Шак, корабельный дозорщик поручик Вергин, толмач Кастер — Шкермс уже был в Дединове.

По запросам Буковена царь указал заводчику Марселису прислать в Дединово медных векш (сложных блоков), железные подъёмные машины, самого доброго железа на разные потребности, котлы и горшки для варки смолы, канаты.

— А ты, Афанасий Лаврентьевич, — вошёл в раж государь, — сам, ни на кого дела не перекладывая, сам, говорю, найди и найми для Дединова плотников и кузнецов. Лучше бы сыскать их среди рыбных ловцов Дединова, чтоб не думать о постое. Постоем тоже сам займись! Буковена и Старка и прочих корабельщиков гоняют по дворам, как пастухов.

Выслушав Егора и Федота о всех дединовских делах и особо о знамени, Алексей Михайлович занялся составлением надписей на другие знамёна. Буковен объяснял в записке: «Под какое государство бывает корабль пристан, в то время те знамёна распускают, а на тех знамёнах писать, что великий государь укажет...»

Все эти многие дела кончились наконец, и осталось у Алексея Михайловича нерешённым лишь одно дело, что приказать в Стамбул послу о патриархе Парфении.

Жизнь шла себе чередом.

10 сентября великий государь с царицею, со всем семейством ездил в Коломенское.

17 сентября, на именины великой княгини Софии Алексеевны, в десятилетие царевны, Алексей Михайлович присылал патриархам из похода в село Всевидново именинные пироги.

18-го воротился в Москву.

20- го принимал посланника короля английского и шкотцкого Карлуса сэра Ивана Гебдона.

21- го ходил в поля тешиться.

22- го — в село Преображенское.

25-го — в день Сергия Радонежского отстоял обедню в храме Троицкого подворья, в Москве.

26 сентября был в Чудовом монастыре на отпевании супруги учителя своего и дядьки, боярина Бориса Ивановича Морозова — драгоценной Анны Ильиничны.

Не много дней вымолил сеятель Малах для своей госпожи.

Горько плакала по сестре царица Мария Ильинична. Анна была младшая в семье.

Стоя на отпевании, Алексей Михайлович недобро косился на женину родню. Милославские церковной реформе противились неявно, да упрямо. Илья Данилович, доносят, клянёт и Никона, и вселенских патриархов. Петухом на семейство своё глядит, а петух-то щипаный. Старость ощипала пёрышки.

Спохватился Алексей Михайлович: у гроба покойницы не о вечной жизни думает, о суетном. Да ещё и сердит. Вдруг понял: Никон на грех навёл! Из Ферапонтова монастыря приспел донос: Никон-де величает себя не только патриархом, но и папой. На поклон к нему ездят из Каргополя, из Белоозера, под руки водят.

«Господи! — взмолился Алексей Михайлович. — Освободи меня от гнева. Господи! Пусть живёт себе отче Никон в довольстве, пусть утешает себя как может, а меня, грешного, простит».

Гоня прочь мысли о Никоне, вспомнил, как хороша была Анна Ильинична на свадьбе с Борисом Ивановичем.

Поглядел на Марию Ильиничну — теплом обдало сердце. Не отцвела, милая, за двадцать лет супружества. Красота переменилась, но ни на толику не убыла.

А ведь собинный друг спас голубушку от чумы. Никону долгим счастьем обязан.

Перекрестился.

...и в то же самое мгновение и Никон осенил себя крестом: закончил выбивать на каменном кресте надпись. Крест вырубили каменотёсы, но надпись он сотворил своими руками: «Никон, Божией милостью Патриарх, поставил сей крест Господень, будучи в заточении за слово Божие и за Святую Церковь, на Белоозере, в Ферапонтове монастыре в тюрьме».

Точно такую же надпись он вырезал на кресле, а келейники его награвировали на всех келейных сосудах. Гнев искал себе выхода, и Никон страдал от несмирения своего.

Господь был щедр на тишину. Тишина стояла в серебряном, ожидающем зимы небе, возлежала на водах — ни единой морщинки на весь простор. Молчали обмершие леса. Земля, ещё не холодная, не уснувшая, пригорюнилась — уж такими редкими, такими летучими стали ласки отдаляющегося солнца.

Сердце у Никона дрогнуло. Догадался, что похож на окружающую его землю. Всё великое, что было написано ему на скрижалях судьбы, свершилось. Остались вот эти каменные укоры да поклонение падких на слухи глупцов.