Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Просил в конце челобитной прибавить муки, за своё семейство тоже словечко замолвил: «Изволь, самодержавие, с Москвы отпустить двух сынов моих к матери их на Мезень, да тут, живучи вместе, за ваше спасение Бога молят; и не умори их с голоду, Господа ради. А обо мне, якож Богу и тебе годе [55]: достоин я, окаянный, грехов ради своих, темницы пустозерской. Умилися, святая душа, о жене моей и о детех».

На морозе, на яром солнце золото дышит как живое. Царское Богоявленское шествие крестным ходом на Москву-реку, на иордань [56], несло над собою дивное сияние. Кристаллики инея в густом воздухе, перенимая пламень драгоценных каменьев, зажигались пронзительными искрами. Сверкающие столбы поднимались до солнца. И то была уж такая чудесная красота, какой восточные патриархи не видывали, даже кир Макарий, уже бывавший на московской иордани. Уж так сошлось — солнце, мороз, иней, дышащая земля, ничем не замутненный алмаз воздуха — и великолепное шествие: три патриарха, сонм архиереев, царь с наследником, синклит, белое и чёрное духовенство, купечество, народ.

Купечеству и простолюдинам не позволялось носить чрезмерно богатые одежды, дабы не разорялись, щеголяя друг перед другом. Но в такой день купцы не пожалели мошны на штрафы, сверкали золотом, каменьями, великолепием мехов, драгоценностью тканей на крытых шубах. Не только не уступали, но превосходили безумием богатства и чиновную рать, и самих бояр, смирясь лишь пред ризами патриархов, царя и наследника.

Над заранее приготовленной прорубью патриархи служили молебен, святили воду. Смельчаки, раздевшись до исподнего, погружались в освящённую иордань. Их скорёхонько доставали из студёной купели, отирали, одевали, поили водкой, горячим взваром.

Народ веселился, глядя на власти, на патриарха, на царя нынешнего и на будущего.

Царевич Алексей чувствовал нескромные взоры и смотрел в небо. Его душа была настроена увидеть голубя. Того, что узрел Иоанн Креститель над Иисусом Христом. Но в небе даже птиц не было, уж такой морозище — воробьи попрятались.

С иордани крестный ход направился в Успенский собор. Началась долгая крещенская служба и опять водосвятие. Царевич вслед за отцом пил драгоценную агиасму [57], имеющую в себе силу и тайну Иисуса Христа, целовал иконы.

Уже в палатах, прощаясь, Алексей Михайлович назначил назавтра поход в Коломенское. Это была большая радость для царевичей и царевен.

Одно смутило Алексея. Он хотел видеть, как всколыхнётся в полночь вода в чаше, освящённая Господом. Значит, надо не ложиться до полуночи, а после тоже грех заснуть. В богоявленскую ночь перед утреней разверзаются небеса. Если помолиться Господу, открытому для всех молитв, то просимое тотчас исполнится.

Попросить Господа было о чём. О Никоне, о протопопе Аввакуме, о всех изгнанных и казнимых.

Дабы побороть сон, Алексей Алексеевич позвал бахаря, ходившего в Палестину. Спросил:

— Ты ведь погружался в Иордан-реку?

— Погружался, государь мой! Ещё как погружался.

— В самом Вифаваре, где крестил Иоанн Предтеча?

— В самом Вифаваре. Там и до горы рукой подать, я и на гору ходил, на Фаворскую.

— Скажи, — царевич потупил глаза, — а голубя... Голубя над водами ты... видел?

— Там больше горлицы живут. Складная птица. Статная.

— Нет, я... о голубе ...

— Нет, государь мой! Где же нам, грешникам, такого удостоиться? Нет, государь!.. Может, Он и был там, да невидимо... Для нас, для сирых, для жадных... Чтоб голубя Того видеть, надо Бога любить, а мы себя любим.

Алексей Алексеевич поднял глаза к иконам.

— Неужели среди нынешних людей... Неужели никого нет, ни одного, кто любит Иисуса Христа больше себя?

— Этого мы не ведаем. Мы люди тёмные. Чего, например, с меня взять? Я из мордовских сел. У нас по сю пору на Крещенье день и ночь на лошадях катаются.

— Да почему же?

— А чтоб, говорят, шайтан на них в сей святой день не ездил. Тьма!

— Какая же ты тьма, если сподобился Иордани в самом Иордане?

— Эх, голубь! Вода текуча. Если бы Господь послал кунуться в ту же самую воду-то, в какую Иисус Христос трикратно погружался! Та вода была живая, а нам, греховодникам, досталась мёртвая. Минуло пресветлое время, государь, когда Господь ходил среди людей, даря Фаворским светом счастливцев. Я тебе, голубь, признаюсь. На Иордане, в воды входя, закручинился по глупости моей. Эх, думаю, чего меня Бог русским родил, в русской земле? Родись я в Палестине во время оно, пришёл бы на Иордан и крестился от Крестителя Господня, и был бы чист всю мою жизнь до кончины.

— Крещение Иоанна Предтечи водою было ниже крещения наших священников! — сказал царевич.

— Как так ниже?! Он — Креститель! Бога крестил! — Старик перепугался. — Государюшка, ты бы не говорил таких слов. Тебе-то ничего не будет, а мне, за то, что слушаю, и от царя, и от Бога — ой-е-ей!

Алексей стал строг лицом.

— Это не мои выдумки. Так говорил святитель Иоанн Златоуст. — Подбежал к сундуку с книгами, открыл, достал тяжеленный фолиант. — Вот! Читай отсюда.

— Глазами, государь, слаб! — совсем струсил бахарь.

— Тогда слушай: «Иудейское омовение освобождало не от грехов, а только от телесных нечистот. Не таково наше: оно гораздо выше и исполнено великой благодати, ибо оно освобождает от грехов, очищает душу и подаёт дар Духа. И крещение Иоанново было гораздо выше иудейского, но ниже нашего!» — Царевич просиял глазами: — Слышишь? Вот, читай сам: «...но ниже нашего!»

— Да как же так?! — заморгал глазами старик.

— Читай: «Оно заповедовало каяться, но не было властно отпускать грехи. Поэтому Иоанн и говорил: «аз крещаю вы водою... Той же вы крестит Духом Святым и огнём».

Бахарь повалился на колени.

— Государь! Господи! Умён ты не по летам, прости меня грешного. Я жизнь прожил, а прозреваю о смысле крещения от тебя, от отрока!

— Это не я умён, а книга, Иоанн Златоуст! — сказал Алексей, хмурясь.

Пришёл Фёдор Михайлович Ртищев.

— Ложился бы, государь! Завтра в Коломенское спозаранок.

Царевич был послушен. Вода в чаше стояла на подоконнике, приготовленная заранее.

Помолился перед сном, пожелал Ртищеву, бахарю, постельникам спокойной ночи, лёг, притворно смежив глаза, и заснул. Слаще сладкого. Некто ласково дул ему в лицо, гоня жар сильно натопленной опочивальни. И чувствовал царевич себя младенцем. Улыбался счастливый, потому что догадался, кто бережёт его младенческий сон.

О чаше с водою вспомнил уже в санях, когда переезжали мостом через Москву-реку.

Над обновлёнными прорубями клубился пар от воды. Солнце было косматое, как дедушка.

Алексей любил ездить в сильный мороз. Глядеть на сияющий мир через продых в тулупе, радоваться теплу, свету, дивной красоте земли.